Его взгляд был хуже пощечины. Я чувствовала, что ему что-то от меня нужно, что-то страшное и необъяснимое, но не понимала, что именно.
Тогда не понимала.
Однажды ночью, когда мне было пятнадцать, отец пришел ко мне в комнату. Он был пьян, от него пахло сигаретами, и он сделал мне больно. Думаю, можно обойтись без подробностей.
Потом он сказал, что я сама виновата – нечего одеваться, как шлюха. Я ему верила. Он был моим отцом. Я привыкла ему верить.
Я пыталась рассказать маме – не раз, – однако она теперь меня избегала, бранила за малейшие промахи. И все время отправляла меня в мою комнату или прогуляться. Она не могла меня видеть, в этом не было сомнения.
И тогда я попыталась исчезнуть. Застегивала кофты до самого горла, совсем не красилась. Я ни с кем не разговаривала, не заводила новых подруг и лишилась тех немногих, что у меня были.
Такая жизнь продолжалась не один месяц. Отец пил все больше, становился злым и жестоким, а я – все более тихой, подавленной и забитой и молча терпела. Но однажды кто-то из одноклассников показал на меня пальцем и засмеялся, а все остальные присоединились к нему. Или я подумала, что присоединились. Как в том фильме, где мальчишки набросились на Лиз Тейлор и парня, с которым она была. Жадные и голодные. И тут меня словно прорвало – я закричала, заплакала, стала рвать на себе волосы. Все в классе умолкли. Я услышала тишину и подняла глаза, в ужасе от того, что натворила. Изумленная учительница спросила, что со мной, а я молча смотрела на нее. Недовольно фыркнув, она отправила меня к директору.
Внешние приличия – вот что интересовало моих родителей. Им было наплевать на то, почему я разрыдалась в классе, почему рвала на себе волосы – их разозлило, что я делала это при всех.