Единственное, что осталось со мной, – любовь. Это была тончайшая нить, мои воспоминания о ней, но они помогли мне выжить. В темноте я цеплялась за свои воспоминания, перебирала их словно четки.
Он меня любит. Я снова и снова повторяла эти слова.
Я не одна.
И еще у меня была ты.
Я бережно хранила в памяти твой образ – розовую кожу, шоколадные, как у Рафа, глаза и как ты смешно наклонялась вперед, когда пыталась ползти.
Наконец меня отпустили, и я нетвердой походкой шла по двору больницы в одежде, которая казалась мне чужой.
Меня ждала мать. Она нервно стискивала ремешок сумки. На ней было строгое коричневое платье с короткими рукавами, перетянутое в талии тонким поясом, на руках перчатки. Прическа гладкая, будто она надела на голову шапочку для плавания. Поджав губы, мать рассматривала меня сквозь очки.
– Тебе теперь лучше?
Вопрос окончательно лишил меня сил, и я еле выдавила:
– Да. Как Таллула?
Мать недовольно вздохнула. Я не должна была спрашивать.
– Мы сказали, что это наша племянница. Все знают, что мы обратились в суд, чтобы оформить опекунство, и поэтому ты ничего не должна говорить.
– Вы ее у меня отнимаете?
– Посмотри на себя. Твой отец был прав. Ты не можешь воспитывать ребенка.
– Мой отец… – сказала я, и этого было достаточно.
Мать ощетинилась.
– Не начинай все снова. – Она взяла меня под руку, вывела из больницы и посадила в свой новенький небесно-голубой «шевроле-импала». Я могла думать только об одном: как спасти тебя от этого ужасного дома, где живет
он. Но я понимала, что действовать нужно с умом. Если я снова облажаюсь, они найдут способ сделать так, чтобы я никогда больше их не беспокоила. Я видела, как это делается – в тех местах, где побывала. Обритые головы и шрамы после операции, пустые глаза и шаркающая походка пациентов, которые пускали слюни и писались.
Дорога домой заняла больше двух часов. Я помню, как смотрела на уходящую вдаль ленту шоссе, понимая, что совсем не знаю этого города. Мои родители жили неподалеку от этой новой странной штуковины под названием «Спейс Нидл», похожей на корабль пришельцев, взгромоздившийся на башню. Мы с матерью больше не обменялись ни словом, пока машина не заехала в гараж.
– Тебе же там помогли, да? – спросила мать, и я увидела проблеск беспокойства в ее глазах. –
Врачи говорили, ты нуждаешься в помощи.
Я понимала, что не смогу сказать ей правду – если даже сама буду ее знать.
– Мне лучше, – глухо ответила я.
Но когда я вошла в их новый дом, с мебелью из моей юности, с запахом отцовского лосьона после бриться «Олд Спайс» и его сигарет «Кэмел», мне стало плохо. Я бросилась к кухонной раковине, где меня вырвало.