– Ну, расскажи же мне о своих странствиях, Йульяту, – попросил мой собеседник, но в тоне его слышалась властная настойчивость, словно не просьба это была а приказ.
– Слушаю, господин, и повинуюсь, – попробовала я изобразить из себя послушную восточную рабыню, но молодой человек поморщился, словно услышал фальшивую ноту, и решительно замотал головой.
– Не называй меня господином, слышишь?
– Но… но как же мне тогда звать тебя? – я действительно растерялась. Мой энергичный собеседник мой так и не соизволил представиться.
– Называй меня Шломо, – тут же сообщил он и, видя мою нерешительность, добавил:
– Я так хочу. Я настаиваю.
– Ну хорошо, хорошо, – согласилась я, прикидывая про себя, кем мог оказаться этот напористый молодой человек, и совершенно неожиданно для себя самой брякнула:
– А ты-то сам кто… Шломо? Ты из охраны царя? Или из его ближайших слуг, раз так спокойно ходишь здесь, в царском саду?
В ответ на мой вопрос молодой человек самым простонародным образом хлопнул себя ладонями по коленям и раскатился таким звонким неудержимым смехом, что я против воли присоединилась к нему. С трудом отдышавшись и утирая ладонью заслезившиеся глаза, молодой человек в упор уставился на меня.
– Так ты не узнала меня, Йульяту? Ты не знаешь, кто такой Шломо, сын Давида?
Что?! Вот этот смешливый пацан, этот веселый и любопытный, как щенок спаниеля, длинноногий мальчишка, это царь Соломон?! То есть, еще не совсем царь. Или даже совсем не царь. Но это – он?! Тот, который тридцать столетий тому назад (или вперед?) приходил в лихорадочных снах к московской девчонке, начитавшейся Куприна? Но тот же был совсем взрослым, мудрым, опытным, а этот… Неужели нас занесло в те времена, когда никакого Соломона еще толком нет, а есть всего лишь личинка, из которой со временем вылупится настоящий царь?!
Все это казалось настолько фантастическим, что я невольно протянула руку, чтобы удостовериться, что я разговариваю с живым человеком из плоти и крови, а не с очередной своей сложнонаведенной галлюцинацией. Мои пальцы наткнулись на его горячую сухую ладонь, дрогнули и… и так в ней и остались.
– Ты что, Йульяту, что с тобой? – невольно встревожился Шломо, но я поспешила его успокоить:
– Ничего, это я так, от неожиданности… Прости меня, цар…евич.
Хорошо, что мне хватило соображалки в последнюю минуту все-таки назвать Шломо его собственным титулом, а не отцовскми. Как ни крути, Давид-то еще жив, а кто знает, как эти восточные мужчины реагируют на бестактность, пусть и случайную?
– Да я не сержусь, Йульяту, что ты, – вновь улыбнулся Шломо. Ах, какая у него была улыбка, разом нежная и лукавая, и в глазах плясали веселые золотые искры… Я ощущала, как стремительно теряю последнее чувство реальности, как меня словно затягивает в мягкую и нежную воронку, и слов человеческих не хватит, чтобы описать этот ласковый и властный смерч, увлекший меня.