Царь? Меня? Нет, такого быть не может… Кто я такая, чтобы сам Давид, царь израильский, захотел увидеть бестолковую московскую художницу, до рождения которой еще почти три тысячи лет? Сглотнув внезапно возникший в горле комок, я сделала три мелких шажка и остановилась перед ложем с высоким изголовием, на котором едва угадывался даже не человек, а, скорее, тень человека. Горбоносый профиль, седые спутанные кудри… Нет, в этом древнем старике не было и тени от того юного пастуха, чей скульптурный портрет, увиденный в далеком детстве, заставил меня учиться лепить и рисовать… Вот и замкнулся круг, Царь. Ты сделал меня тем, кто я есть, тебя я хотела изобразить, в детском самомнении резко замахнувшись на соперничество с самим Микельанджело. Только в отличие от знаменитого тосканца мне все-таки довелось увидеть тебя живым… Пока еще живым…
Горло мне вновь сдавило так, что я с трудом вдохнула. Бедный Шломо, скоро он останется совсем один, без отца. Я слишком близко видела Смерть, чтобы не понять, что и здесь она уже совсем рядом. Не уходи, Царь! В памяти всплыли странные непонятные слова, которые вечерами вполголоса бормотала бабушка, думая, что я уже сплю. «Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему…».
– Что ты сказала? – хрипло спросил царь, и я поняла, что повторяю эти слова на своем языке.
– Я сказала «ло… ло таво элеха ра‘а, ве… венэга ло йикрав…, – с трудом подбирая слова, перевела я.
– ло йикрав беахолеха, – закончил Давид, увидев, что я запнулась, и в голосе его послышался неподдельный интерес, – но откуда ты знаешь эти слова? – И на каком языке ты произнесла их сначала?
– Так бабушка по вечерам говорила… на моем родном языке. Это очень, очень далеко отсюда.
По лицу Давида скользнула едва уловимая тень улыбки:
– Хорошо, что ты знаешь их. Хорошо, что ты помогла сыну моему Соломону, – говорить ему явно было непросто, фразы были короткими, а паузы между ними – чуть более долгими, чем бывают обычно, – чем отблагодарить тебя?
– Я ничего особенного не сделала, о царь, – отвечала я, – и мне ничего особенного от тебя и не надо… Живи долго, и радуй свой народ!
– Уже недолго… – отвечал он явно со всё большим трудом, – тяжелый день… и славный… Соломон будет помнить о тебе… но и тебе… вам… уже недолго…
Царь в изнеможении откинулся на подушки. Я заколебалась, что же мне делать дальше, но давешний приближенный сделал недвусмысленный знак, и я, стараясь ступать как можно тише, выскользнула за дверь, на прощание бросив последний взгляд на тонкий благородный профиль, чеканно вырисовывавшийся на фоне светлых покрывал.