Чем человека смерть пугает?
Мрет плоть — и души умирают.
Но лишь исчезнет связь каркаса,
Жизнь выпустит из рук и мясо.
Лишение чувств в урочный час
Печаль и боль снимает с нас.
И если, встретившись с Судьбой,
Душа живет сама собой, —
Что нам с того?
Пути богов неисповедимы,
Но плоть с душой лишь раз один, один лишь раз соединимы.
И если б атомы, истлев, случайно вновь объединили
Нам мощи наши. Вновь созрев, в привычной пляске закружили,
Что нам с того? Что нам с того? Что даст нам эта безделушка?
Не человек родится вновь — лишь звякнет новая игрушка.
Мы — прах и тлен — не ощутим ни новой радости, ни боли.
Тому, кто явится взамен, все снова выпадет на долю.
Подумайте и вслушайтесь хоть малость
В то, что от страха смерти нам осталось,
Ведь жизнь лишь миг между крестинами и тризной,
Лишь пауза между двумя отсутствиями жизни.
Декламатора резко оборвал один из шутов, энергично потрясая пальцами перед его носом.
— Сплошной вздор: тело, душа, тело, душа… Что за эпикурейский вздор! В моем доме когда-то жил один эпикурейский философ, но я вышиб его оттуда коленом под зад. Подайте мне такого толстокожего стоика, как этот шут Дионисий!
В толпе послышались одобрительные смешки. Этот актер был приглашен специально для дружеского шаржирования усопшего.
— Уж не думаешь ли ты, что я заплачу тебе хоть ломаный грош за такую поэму, — продолжал тот, все еще грозя своим пальцем, — да и вообще за что-нибудь подобное? Я знаю настоящую цену своим деньгам, понимаешь? Настоящую цену! Деньги с неба не падают — и тебе это хорошо известно — по крайней мере не в мои руки! В руки моего родственника Красса — да, но только не в мои! — Он резко поджал губы, повернулся на каблуках и, заложив руки за спину, зашагал дальше.
— С каким совершенством он пародирует Лициния! — услышал я рядом мужской голос.
— Просто поразительно! — согласилась с ним его жена.
— И не думай, что я не заплачу тебе просто потому, что не могу заплатить, — снова зазвучал фальцет актера. — Могу! И заплатил бы! Но, к сожалению, я задолжал в семи лавках Путеол, в шести Неаполя, в пяти Суррента, в четырех Помпей, трех лавках Мизен, и двух Геркуланума. — Он задохнулся и тут же перевел дыхание. — Плюс к тому давний долг одной старушке, что торгует яблоками на обочине дороги в Байи! Когда я со всеми расплачусь, приходи и прочти какую-нибудь другую поэму, ты, эпикурейский болван, и тогда я, возможно, запою другую песню.
— Другую песню… — прозвучал рядом со мной все тот же голос.
— Запоет другую песню! — одобрительно кивнув, засмеялась, вторя ему, жена. Видимо это была одна из излюбленных фраз Луция Лициния.