— Я не собираюсь рассказывать о Миллсе. Я сказала тебе — он меня не интересует.
— Мне казалось, что я и ты планировали свести с ним счеты. Разве не из-за этого ты присоединилась ко мне?
— Нет, не из-за этого. Мне не потребуется твоя помощь или чья-нибудь еще, чтобы рассчитаться даже с Миллсом. Я могу разделаться с этой маленькой крысой в любое время, когда захочу.
— Что ж, хорошо, если мы не будем говорить о Миллсе, давай поговорим о тебе.
Я вырулил на Орчид-бульвар и утопил педаль газа:
— Что скрывается за знойным взглядом твоих глаз?
Она сделала беспокойное движение, поерзав на сиденье, но ничего не ответила.
— Не будь такой упрямой, — сказал я, бросая взгляд на призрачное очертание ее опущенного подбородка. — Расскажи о себе. Я сгораю от любопытства. Ты возникаешь из ниоткуда, сходишься со мной так, словно знаешь меня всю свою жизнь, и влезаешь в то, что, как ты говоришь, не имеет никакого отношения к тебе. Что лежит за всем этим? Кто ты?
— Это легко. — Она рассмеялась коротким, холодным смехом. — Я никто. Единственная вещь, которая очаровательна во мне, так это то, как я выгляжу. Все остальное родом из мусорного ведра. Я воспитывалась в суровых условиях, и, когда я говорю «в суровых», я имею в виду по-настоящему суровых. Мой отец работал билетером на входе в театр «Геити» в Нью-Йорке. Он зарабатывал около десяти долларов в неделю. Когда я стала достаточно взрослой, чтобы бросить школу, а мне было двенадцать, когда я это сделала, я стала ходить вдоль очереди и продавать билеты. Это превосходное место для того, чтобы тебе прищемили ногу, или для парня, который дает тебе десять центов, чтобы полапать тебя. Моя мать сбежала с брокером, когда мне было три года. Я не виню ее. Должно быть, это не было особым весельем — быть замужем за тупым олухом, каким был мой отец. Но он был добрым, и я не позволю никому, кроме себя, сказать о нем плохого слова. Он угробил себя, пытаясь заработать деньги, чтобы содержать меня. Дело было в том, что я могла содержать его и себя, но он этого бы не вынес. Может быть, он думал, что синяки у меня на ногах наставил дятел, а может быть, он ничего не знал о синяках.
Я попросил:
— Прикури мне сигарету. Я не вполне уверен, что хочу слушать дальше.
Она снова рассмеялась:
— Никто никогда не хочет, но ты просил, так получай. Мой отец умер, когда мне было пятнадцать. С этого момента я обходилась вполне нормально. Я не говорю, что я вела разгульный образ жизни и что это было особым весельем, но я обходилась.
Она прикурила сигарету и вставила ее мне в рот.