Дело в том, что змеиногорские мастера, притащившие в Томск здоровенную малахитовую скульптуру, выбрали беспроигрышную тему. Они высекли из цельного куска орла о двух головах в натуральную величину. Хищно поглядывающий в четыре глаза на беснующихся от ярости купцов, птиц занял бы сразу три места на выставке достижений губернии!
— Пристроить стеклянные же сени, — решил я. — По центру поставить полуколонну с птицей. Надписать имена мастеров…
— А рудник?! — петухом вскинулся гость с юга губернии. — А Горное правление?!
— У нас этакая красота только в одном месте водится, — разом отмел я все возражения. — И рудник сей, на весь мир известен. Неужели государю Николаю Александровичу о вотчинных землях своих неведомо?!
Так двуглавая птица поселилась на входе в наше ВДНХ. А павильон все-таки пришлось немного расширять. Совсем чуточку. Магистрат принял решение собирать небольшой взнос в пользу города за участие в экспозиции. Часть особенно прижимистых купчин сразу куда-то испарились…
Ссыльных, признанных неблагонадежными, перевели в другие селения губернии. За тех, что остались должен был кто-то из уважаемых горожан поручиться. Жандармский штабс-капитан, генерал Сколков и мой полицмейстер решили, что этого будет вполне довольно, но я настоял на том, чтоб в домах, где было спрятано приготовленное для восстания оружие, поместили небольшие отряды солдат или казаков. И все равно на сердце было неспокойно, пока не стало известно, что кроме атаманцев, с Никсой прибудет еще жандармский полуэскадрон и два эскадрона конногвардейцев. Ах, как красиво, должно быть, они, блестящие господа в парадных мундирах на великолепных скакунах, въезжали на улицы моего города…
Вечер третьего дня нашим планом отводился на большой бал. Утром Тецков с Тюфиным должны были сопровождать великого князя в Черемошники, где намерены были похвалиться только-только достроенным речным портом. Время примерно с обеда и до вечерних сумерек, оставляли молодому наместнику на отдых и подготовку к вечернему мероприятию, которое должно было, словно царская корона, венчать всю эту трехдневную суету.
Вполне логично для меня было ждать посетителей в первой половине дня. Я и ждал. Как юный влюбленный прислушивался – не хлопнут ли входные двери, не заскрипят ли половицы под каблуками с последними новостями спешащих ко мне соратников. Я даже велел белорусу убрать из комнаты часы, чтоб не смотреть на то, как ленивая стрелка ползет от одной цифре к другой.
Потом Апанас принес опостылевший за прошедший месяц мясной бульон. Ни куриный, ни свиной, ни тем более – говяжий уже в горло не лезли. Хотелось самых обычных пельменей, или котлету с макаронами. Что-нибудь осязаемое, что-нибудь, во что можно было бы впиться зубами, а не цедить, как воду. Слава Богу, я хотя бы право на то, чтоб самому держать ложку дней десять назад отвоевал. Я понимаю – поначалу! Руки так дрожали от слабости, что я и капли бы до рта не донес. Но теперь-то! Теперь мне доктор разрешил даже иногда сидеть, обложившись подушками. И раз голову не простреливало при каждом произнесенном слове, значит – и кушать так, как это делают все обычные люди, я уже был вполне в состоянии.