— Такая у меня гармония, так что?
— Имеете право.
— Так что решила?
Возможно, именно ради этого подвига я должна была родиться. Или, по крайней мере, приехать в Шмелев. Больше держать это слово в себе не было сил, и я его сказала:
— Отвали.
Сказала спокойно и стала ждать ответной любезности. И тут кавалер удивил:
— А давай выпьем?
— За дружбу параллельных миров?
— Не понял.
— Ну, за дружбу мужчин с женщинами.
— Да, давай.
— И ты обещаешь не улучшать конструкцию своей жизни?
— Слово!
В буфет зашла Амалия Львовна, кивнула Миле и направилась к нашему столику. У меня открылось второе дыхание:
— Вот теперь могу признаться: я почти люблю тебя, Фредди.
Фредди просиял, но тут Амалия что-то ему шепнула, и он стал серьезным.
— Амалия Львовна, завсегда к Вам с уважением — Вы ж знаете.
— Знаю, дорогой.
— И к ней, — он показал на меня, — с уважением, хотя поговорили всего пять минут. А так её зауважал. Хорошая из неё баба выйдет.
— Согласна с тобой, дорогой. Вы поговорили, сейчас дай и нам поговорить.
— Не вопрос, уже отчаливаю!
— Спасибо, Фред. Привет жене передавай.
Он приложил руку к отсутствующей на голове фуражке и поплыл к выходу.
— Надо же, без году неделя здесь, а уже первый парень на деревне — твой, и ухаживает красиво: коньяк, пирожные — он редко к кому так издалека и красиво подкатывает, — Амалия сдерживала смех.
— Спасибо, теперь Вы — моя спасительница, крестная моя буквально, — мне стало веселее, но еще не смешно.
— Ладно, чего уж там. Лучше скажи, почему из зала ушла?
— Учусь себе не врать. Если нравится — оставаться, не нравится — иметь мужество уйти.
— Хорошо тебе, а мне должность такой свободы не дает. Нравится, не нравится — слушай и смотри. Хотя каждый год практически один и тот же концерт. Детишки новые, а номера старые. И говорить бесполезно. Директора школ искусств стоят насмерть. У них один аргумент — это классика и визитная карточка нашего города.
— Да уж. Знаете, я однажды, еще в юности, попала на оперу «Трубадур». Услышала историю, про бутылку, которую никто с момента написания оперы и до сих пор не смог забрать из ресторанчика, потому что никто в двух словах не может пересказать сюжет.
— Неужели?
— Не знаю, трюк или нет, но мне стало любопытно, и мы с подружкой пошли. Город у нас довольно провинциальный, но оперный театр свой и старый. Оперу давали на итальянском языке, потому и привели на нее туристов-итальянцев. Представьте: в зале пятнадцать человек публики, из них семеро — итальянцы.
— Людей мало — дышится хорошо.
— Просто отлично! И действие разворачивалось на двух сценах одновременно. На одной — опера, а на другой — итальянцы. Они смеялись очень часто. Мне было интересно: над чем они смеются? Только ли над убогими костюмами и декорациями, или еще и им непонятен наш итальянский? Или голоса недостаточно хороши? И наступил момент, когда стало совсем неловко: на сцену вышел хор — отряд мужчин в блестящих черных лосинах и платьях разной длины: от макси до мини. Рост мужчин с длиной платья никак не соотносился. А эти платья в других декорациях явно изображали кольчуги богатырей. Небалетные ноги в блестящих лосинах просто слепили глаза. Итальянцы показывали пальцами и смеялись. У меня возникло чувство, что смеются надо мной. А потом вышла героиня, не помню ее имени, наступило время ее сольной партии. Она запела. Я посмотрела на итальянцев — они завороженно слушали. Мне стало легче, потому что над лосинами я бы и сама смеялась. Безо всякой жалости.