52-е февраля (Жвалевский, Пастернак) - страница 29

— Я тут подожду! — сказал он папе.

И снова отец ничего не сказал, хотя ему, видимо, очень хотелось. Посмотрел внимательно, захлопнул дверцу и повез «пингвинов». Тёмка подождал, пока папин «лендровер» завернет за угол, и зашагал в арку. По его прикидкам, тут можно было срезать угол и выйти прямо к дому Жуковой.

Отец ничего этого не видел, но на сердце у него скреблась маленькая противная кошка. Или даже крыса. Вдруг вспомнилось, что сын сейчас в восьмом учится. Как раз в восьмом произошла та история… которую вспоминать не хотелось никаким боком.

— Простите, — сказал сидевший рядом главный музыкант, седой и похожий на Бетховена и Эйнштейна одновременно. — К метро налево…

— Ой! — Тёмкин отец спохватился и принялся разворачиваться. — Простите, на автопилоте домой поехал… А вас как занесло на окраину? У нас тут вроде концертных залов нет.

— Да мы концерт в больнице давали, — ответил кто-то сзади, — благотворительный. А машина за нами не пришла.

Оттаявшие музыканты наперебой принялись рассказывать, какие замечательные дети в больнице, совсем не несчастные, очень любят смеяться, а серьезную музыку слушают так, как никто из взрослых не умеет.

Водитель старательно кивал и еще более старательно улыбался.

Посреди этой беседы Бетховен-Эйнштейн доверительно наклонился к нему и что-то протянул.

— Скушайте, — прошептал он. — А то у вас вид удрученный.

Тёмкин отец механически принял подарок, посмотрел на него… и с трудом удержал руль.

— Вы чего? — испугался главный музыкант. — Это всего лишь барбариска!

— Да… Спасибо… Просто… у меня с барбарисками многое связано.

Он сунул конфету в карман и сосредоточился на дороге.

Динка сидела в сугробе и самозабвенно ревела. Встреча, о которой она мечтала, не состоялась. Жизнь потеряла смысл.

Аркаша, милый, хороший и замечательный, с которым они переписывались почти год, и который сегодня всего на один день приехал в Минск, увяз где-то в снегу. Или вообще пропал без вести. И когда он появится тут в следующий раз — неизвестно. А скорее всего, не появится больше никогда.

Вокруг копошились люди — снег закончился совсем, и те, кто пережидал бурю в разных укрытиях, теперь пытались добраться домой.

Оптимисты стояли на автобусных остановках, пессимисты отказывались выходить из метро, и только реалисты, замерзая, брели вдоль дорог. Транспорт не ходил. Не ездил, не катался, не брел, не ползал — не перемещался.

Троллейбусы и автобусы застыли там, где их застала непогода, и давно уже не пытались никуда двинуться. Водители грелись во всех автобусах по очереди, периодически развлекаясь тем, что выпихивали из сугроба очередной застрявший «джип», приспособленный исключительно для перемещений по ровному асфальту.