Вчера шел дождь, а ночью, как это нередко случается в октябре, ударил мороз. Сквозь прохудившуюся крышу навеса вода натекла в ямку под ногами повешенного, а потом застыла, покрылась тонкой корочкой льда. Пальцы ног умирающего мученика вмерзли в лед, но колени еще жили, дергались, будто человек чувствовал, как нестерпимо озябли у него ноги.
Мария сразу узнала казненного — плотника из Сарбинки Еремея Ипатова.
— Батюшки! — прошептала она. — Еремея-то за что так?
— За что? Видишь, за санку подцепили, — хохотнул каратель.
— Господи, я не о том!.. Еремей ведь даже в Совете не был, Прасковья его прогнала…
— Он таскался по деревням от партизан шпиёном. Давно приметили: сначала он с топоришком появится, а потом — партизаны.
— Неправда! У него шестеро ребятишек, некогда шляться, кормить их надо…
Последние слова Марии заставили часового оборвать хохоток. Возможно, у него у самого были дети и проняло-таки. Шестеро сирот! И он, помолчав, сказал совсем другим тоном:
— Оно кто его знает… Сказывали тут, дошлый был мужичонка, в обиду себя не давал. Свояка волостного старшины, болтали, из дому чуть не выжил — беса свербящего подсунул.
Но человеческое сострадание лишь на минуту коснулось часового. Тут же он опять загоготал:
— Вот его самого и заставили, плотничка хитроумного, крутиться по-бесовски на крючке!
Ивана среди подвешенных тоже не было. Значит, соврали, не попался он в руки карателей.
Но душу Марии так опустошило все увиденное, что она не в силах была даже обрадоваться этому. Ей сделалось совсем худо.
— Ну, опознала?
— Нету здесь моего…
— А коли так, уматывай поживее, пока господина поручика нет. — В голосе часового опять на мгновение промелькнуло что-то участливое. — А то он полюбопытствует, где твой разлюбезный, ежели тут нет! — И снова гадкий хохот. — Тогда ты, бабонька, не только лицом посереешь, как счас, а позеленеешь всей шкурой.
Мария поспешила уйти.
Как она добралась до дому, не помнила. В памяти только одно: сильно зябли ноги, будто пальцы вмерзли в лед…
Всю ночь после этого Мария металась, бредила. Похоже было, свалил ее тиф или прицепилась злая простудная горячка. Свекор не знал, что и делать: то ли баню топить, простуду из снохи выгонять, или, наоборот, холодными полотенцами обкладывать. Не решился ни на то, ни на другое, лишь поил Марию малиновым отваром, когда она, минутами приходя в себя, просила пить.
Утром Мария так же неожиданно, как и свалилась, успокоилась, окончательно пришла в себя. Со светом поднялась бледная, слабая и молчаливая.