— Не-е…
— Ну что ж. Небось услышим, как в барабан забьют.
— А-а, выпей-ка лучше, дед! Чем тарахтеть-то попусту.
Они выпили.
Вошел парень и с ним две женщины.
— Гляди-ка, и шлюхи явились!
— Куда заплечный мастер, туда и вся его шатая.
— А ну, малый, вздуй-ка свечи, хоть полюбоваться на твоих потаскушек.
— О, да они красотки, из непотребного дома, что ль?
— А то сам не видишь.
— Чего ж к мастеру-то заплечному не подсядете? Иль духу не хватает?
— Да-а… Вы с ним, видать, успели чересчур близкое знакомство свести.
— Эй, девы непорочные, вы к виселице-то ходили? Там один висит, с него вчера ночью одежду до нитки стянули, болтается в чем мать родила, все творения и чудеса господни наружу. Или вам уж такое не в диковинку? Ну-ну, а то бабы нынешний день с самого утра туда тянутся, как на богомолье, подивиться на такое благолепие, потому, слышь ли, у висельников эти штуковины особо приманчивые. Чего фыркаете-то? Глядите, мастер вам задаст!
— Он еще вас ни разу не взгрел у позорного столба?
— Да уж без этого небось не обошлось, им в колодках-то привычно, будто в рукавицах.
— Дайте срок, вы еще от его розог прочь побежите из города, да со всех ног придется улепетывать, а то задницы всю красу утеряют!
Одна из женщин повернулась к ним:
— А ты, Йокум Живодер, попридержи язык-то! Шел бы лучше домой, к бабе своей, она не хуже нашего беспутничает, вечор к нам в заведение прибегала, примите, говорит, а то дома меня никак не у доводят!
— Вы охальничать бросьте. А коли огорошить меня думали, так зря, я и без вас знаю про ее распутство! Она у меня добегается, я с нее шкуру спущу!
— Думаешь, поможет?
— А то так и вовсе прикончу!
— То-то радость ей будет, хоть с самим сатаной блуди!
Он что-то проворчал в ответ, остальные над ним хохотали.
— Да, на баб нигде управы не найдешь, ни на том, ни на этом свете.
— Не скажи, их тоже и жгут, и топят, и казнят, как нас с вами.
— Верно, заплечный мастер и их не милует.
— И то.
— Да, я примечал, много есть палачей, коим в охотку баб казнить.
— Еще бы, оно и понятно!
— Уж само собою, больше приятности, нежели с мужичьем расправляться.
— Надо думать.
— Ну, это еще как сказать, в охотку. Нет, не всегда. Я раз сам свидетелем был, не мог он бабу кончить — и все тут.
— Неужто?
— Правду говорю, никак не мог, а все оттого, что влюбился в нее по уши прямо там, на помосте.
— Да ну?
— Вот те на!
— Ей-ей, каждому видать было, любовь в нем зажглась. Стоял и смотрел на нее, а топор поднять так и не смог!
Она и взаправду редкой была красоты, помню, волосы длинные, черные, а глаза — спасу нет как хороши, кроткие, и насмерть перепуганные, и влажные, ровно у животной твари, я ее лицо как сейчас перед собой вижу, до того оно было особенное и прекрасное. Никто ее не знал, она пришлая была, недавно только у нас поселилась, он ее в первый раз увидал. Да, странного в том не было, что он в нее влюбился. Побледнел как полотно, руки дрожат. «Не могу», — говорит. Кто поближе стоял, все слышали.