Я живу в центральной части города, в квартирке окнами на улицу, под окнами проходит так называемая Вест-Тангенте, Западная скоростная дорога, каждый час по ней проносятся, в сторону Кура[92], тысячи легковых авто и сотни фур, я сижу на постели, в голове у меня крутятся слова Verkehrsstrom, Verkehrsfuss[93], гудит бойлер в кухне, щелкает, довольно громко, электрический счетчик в прихожей, почему, собственно, эту дорогу называют Западной, если транспорт идет по ней с запада на восток, ведь мы, когда едем куда-то, имеем в виду прежде всего то направление, в котором едем, разве не так? Дорогу эту жители города зовут – «национальная выхлопная труба», улица же, по которой она проходит, зовется просто Weststrasse, Западная.
Перед моим окном останавливается двухэтажный автобус, из него, расплющив носы о стекло, на меня смотрят детские лица; я машу им, они радостно машут в ответ и смеются, один из них прижимает к стеклу рисунок, солнышко, радуга, облака, а посередине – зайчик, который грызет морковку, я встаю, подхожу к окну, верчу головой, чтобы увидеть, куда и откуда едет автобус и правильно ли я угадала национальность детей, ах нет, ошиблась, я еще стою некоторое время у окна, как живой экспонат, встречая сочувственные, веселые, любопытные взгляды, иной раз и досадливые, этих я, наверное, раздражаю, потому что живу в том месте, которое они хотят лишь миновать как можно быстрее. Меня забавляют висящие за ветровым стеклом войлочные елочки для ароматизации воздуха или фигурки в виде таксы, украшающие заднюю полку и смешно качающие головой при каждом толчке. Я дерзко смотрю в хмурые лица водителей, недовольных, что поток машин еле-еле ползет, тут уже пробка, и это в восемь утра! Я восхищаюсь всеми этими Куртами, Гансами, Павлами, Рюдигерами, или как там еще их зовут (единственное исключение – Синди), шоферами-дальнобойщиками, которые одиноко и внушительно восседают в кабинах своих фур и у которых на зеркале заднего вида болтается какой-нибудь дурацкий талисман.
Занавеску бы повесить сюда, считает домоправительница фрау Грюндлер, все-таки не годится, чтобы кто ни попадя к вам в спальню глазел, мне точно было бы не по себе; фрау Грюндлер заходит ко мне почти каждый день, короткий стук – и она уже в прихожей, вместе со своей собачонкой, йоркским терьером по кличке Суринам, я могу пошить, если хотите, то есть, я так понимаю, если денег на шторы нет. Нет, мне в самом деле не мешает, отвечаю я, когда я сплю, так сплю, а когда не сплю, так и сама глазею или ухожу в кухню. Ну ладно, поглядим, сколько вы выдержите, вот заведется дружок, тогда… и фрау Грюндлер, тряхнув кудряшками, сбрасывает собачонку на пол, Сури к таким вещам, то есть к неожиданной смене высоты, привычен, он приземляется ловко, пружиня лапами, и вот уже стоит, виляя хвостом, я смеюсь, глядя на него, кофе хотите? Ну, фрау Котчи, если я вас не задерживаю, и фрау Грюндлер решительно направляется в кухню, тут у вас уже вполне уютно, она садится, переводит дух; с молоком и с сахаром? – спрашиваю я. Сегодня черный, отвечает фрау Грюндлер, я наливаю кофе, не в будничные чашки, а в изящные чашечки для эспрессо, эти две чашечки – единственное, что у меня есть ценного. Вы просто чудо, и фрау Грюндлер отпивает глоток кофе, потом еще глоток, потом начинает говорить, ну, словом, что эта шпана вчера ночью опять тут устроила, фрау Котчи, это все границы переходит! Фрау Грюндлер лезет в карман своей куртки, вот, поглядите, какой я великий мастер, приспособление совсем простое, и она сует мне под нос рогатку, словом, когда я вчера попала одному по ногам, я аж сама завопила: гол! Классный удар! Скажите, фрау Котчи, вы не слышали?