– Сам в толк не возьму.
– Ты перепутал Туровского с кем-то из отдыхающих. Темнота, снег. У тебя как со зрением?
– Не жалуюсь.
Роман отыскал взглядом Прозорина с Федором и перевел дух. Парочка с угрюмым видом закусывала. Похоже, они никуда не отлучались.
Певица в кокошнике отдыхала. Вместо нее публику развлекал виртуозными пассажами баянист. Танцующих стало меньше. Кто-то отправился спать, кого-то разморили хмель и сытость.
Орешкин поспешил в кухню, где застал Варю за чаем. Она сидела грустная и уставшая. В одной руке чашка, в другой – фирменный глазурованный пряник с надписью «Лель». Щеки девушки поблекли, косы растрепались.
– Проголодалась? Ну ешь, ешь. Что-то ты нос повесила, Варюха-горюха.
– Уморилась я, Вячеслав Андреич. Ног не чувствую, поясницу ломит.
– Зато надбавку получишь за сверхурочные.
– Ага, – оживилась девушка и бесхитростно добавила, – я на бобровый полушубок коплю.
– Ты скажи, сколько не хватает, – подмигнул ей Орешкин. – Мы это дело мигом исправим.
Варя сдвинула бровки и вздохнула.
– Не кисни, дурища! Думаешь, я не знаю, чего у тебя глаза на мокром месте? Кавалер на свидание не явился! Обещал быть и не приехал. Кто он? Тарас-Карабас? Леша-калоша?
Орешкин, мастер давать людям обидные прозвища, не скупился на иронию и сарказм. Его бесило тихое сопротивление Варьки, которая вроде бы не давала ему от ворот поворот, но сама в то же время заигрывала с молодыми парнями. Ну, кто такие эти прозоринские охранники? Чем они ей приглянулись? Еще и Федор к ней липнет. Сидит и зыркает черными глазищами. Принесла его нелегкая вместе с хозяином.
– Чего от тебя хотел этот «монах»? – спросил он в приступе ревности.
– Который из «Дубравы»? Танцевать звал. От него пахнет чем-то…
– От всех дубравинских какой-то дрянью несет, – кивнул Орешкин. – Кроме хозяина.
– Может, это наркотик? Я вдохнула, чувствую, меня повело.
– Ты хоть раз наркоту нюхала? Повело ее!
– Не нюхала. Избавь, Боже! Но запах прилипучий. Я до сих пор его ощущаю.
– Ну, мужики! Мало им баб из отдыхающих? – разошелся администратор. – Официанток лапать понадобилось! Ты тоже хороша. Нечего бедрами вилять! Ты бы еще танец живота изобразила с подносом в руках. Во, потешила бы народ! У всех вас одно на уме – как бы повыгодней ноги раздвинуть, как бы не прогадать. Я вас насквозь вижу!
Девушка вспыхнула и зашмыгала носом. Орешкин плюнул, выругался и погрозил пальцем посудомойке, которая сразу опустила голову и загремела тарелками в своем углу.
– То-то же! – зычно произнес он…
* * *
Тем временем в зале произошли кое-какие изменения. На возвышение, именуемое сценой, вернулась барышня в кокошнике и запела: