Еще полчаса томительного ожидания. Еще час… И вот, наконец, за окном, выходящим на огород, вспыхнул и заплясал дрожащий язычок пламени. Через минуту он погас. Старик Самсонов точно выполнял полученные инструкции.
Партизаны поднялись, бесшумно подошли к сторожке и прислушались. Тишина. Из-за двери слышался тяжелый храп гитлеровских солдат. Значит, шнапс с люминалом подействовал хорошо.
Карасев осторожно приоткрыл входную дверь и включил карманный фонарик. Терехов и Герасимович с острыми ножами в руках проскользнули вперед, на мгновение замерли и в ту же секунду упали на спавших автоматчиков. Те даже не успели проснуться, только один из них глухо замычал и тут же затих. А Карасев с Карликовым, Горбачевым и Александровым, не задерживаясь, на носках шагнули в комнату.
Луч фонарика осветил широкую, двухспальную кровать, на которой лицом вверх, разбросав руки и ноги, храпел гитлеровский майор. Он проснулся только тогда, когда Горбачев с силой запихал ему в рот тряпку, а Карпиков сдавил кисти рук с конвульсивно дергавшимися пальцами.
— Свет! — скомандовал Карасев.
Самсонов выскочил из-за печки и поставил на стол огарок свечи. Лицо старика было бледным, губы что-то шептали, и он даже трижды перекрестился.
Карасев взглянул на офицера. Тот, вытаращив белесые выпуклые глаза, трясся мелкой дрожью и о ужасом глядел на вооруженных людей. Его пистолет и четыре гранаты уже перекочевали в карманы партизан.
С печи свешивались головы старухи и дочери лесника Сони. Карасев успел заметить, что лицо ее было испачкано сажей, и, догадавшись о хитрости девушки, улыбнулся. Она ответила ему слабой, неуверенной улыбкой.
Терехов, успевший обыскать карманы пленного, подал Карасеву бумажник. Развернув офицерское удостоверение, Карасев прочитал фамилию майора — фон Бибер! Эта фамилия ему показалась знакомой. Где он слышал ее?
И тут же память подсказала: 1939 год. Перемышль. Немецкие войска покидают Западную Украину. Только что по улицам Перемышля, а затем по мосту через реку Сан протопал последний немецкий батальон. Впереди шагал длинный, как журавль, обер-лейтенант, а сбоку по тротуару, деревянно выбрасывая ноги в лакированных сапогах, шел капитан — командир батальона. Фамилию этого капитана — фон Бибер! — все время с гневом и презрением повторял польский учитель Тадеуш Кияковский, пытаясь рассказать «пану радзецкому лейтенанту» Карасеву о случившемся несчастье. Да, старик Кияковский, мешая польские и русские слова, на чем свет проклинал своего квартиранта, любившего комфорт и философские рассуждения о превосходстве и величии нордической расы, а перед уходом укравшего у старого учителя все фамильные драгоценности.