Прошло несколько дней. Ризеру надоело выжидать.
Потеряв терпение, он решил арестовать Бандулевич и на допросах выпытать все, что она знает.
…В оконную раму кто-то негромко постучал. Таня сразу же вскочила с кровати (она лежала, не раздеваясь) и застыла посреди комнаты. Стук повторился, такой же негромкий, осторожный. «Неужели Герасимович?» — подумала Таня, испугавшись и одновременно обрадовавшись. И сразу мелькнула мысль: может быть, все ее страхи излишни, а встреча со связным сейчас здесь ей так нужна, она прибавит сил, бодрости.
Таня шагнула к окну и вздрогнула: в палисаднике темнело несколько фигур. Пригляделась внимательнее: солдаты, немецкие солдаты. И в ту же минуту дверь задрожала от сильных ударов.
— Мама! — только и успела вымолвить девушка.
Трясущимися руками старушка оттянула щеколду, и в дом ввалились гитлеровцы. Невысокий толстый офицер в пенсне включил карманный фонарик и, ткнув пальцем в сторону Тани, хрипло проговорил:
— Танья Бандулевич?..
— Да, я Бандулевич.
Таня поняла, что иного выхода нет, и сумела подавить в себе первый испуг. Голос ее прозвучал спокойно.
— Одевайсь…
Весь дом переворошили гестаповцы. Они не только рылись в шкафу, сундуках, но и с остервенением ломали их. Они не только листали книги, но и рвали книгу за книгой, страницу за страницей И над всем этим хаосом, нагромождением обломков мебели, бумаги и лоскутьев по воздуху плыл и медленно оседал пух вспоротых подушек и перин.
…Комендант Ризер самолично допрашивал Таню. Она стояла перед ним бледная, с потрескавшимися губами, с кровавыми ссадинами на лице и руках и всматривалась в следователя, словно хотела понять: что это за двуногое человекообразное существо беснуется перед ней, откуда у него столько злобы и ненависти? А двуногое существо в мундире фашистского офицера кричало, угрожало расстрелять на ее глазах мать и родственников. На лице Тани появлялось выражение грустной задумчивости, и, вздыхая, она пожимала плечами.
Два дня изощренных допросов и мучительных пыток не дали никакого результата. Таня стояла на своем, и ничто не могло сломить ее.
— Ничего не знаю. Связи с партизанами не держу. Где они — понятия не имею. Осталась здесь потому, что; мать больная.
— Но ты коммунистка!
— Да, коммунистка, — звучал высокий вибрирующий голос Тани, и в глазах ее лучился бесивший коменданта свет.
— Значит, все знаешь.
— Ничего не знаю.
Вот и все, что слышал Ризер от Бандулевич.
А ночью, когда избитая, окровавленная Таня лежала на холодной земляном полу сарая, ей все чаще и чаще приходили на память слова, которые обронила она, прощаясь с секретарем райкома Курбатовым: «Я буду здесь представительствовать… пока не расстреляют или не повесят».