Нечеловеческий голос вещуньи продолжает горестный рассказ.
16
— Господа, — говорит эрцгерцог, — не довершайте несчастья прославленной династии.
Его голос едва слышен и, вылетая из пещеры, смешивается с шумом ветра в ветвях цветущих фруктовых деревьев, с криками птиц, со скрипом гравия под ногами игроков в карты.
— Я не за себя прошу; пусть меня похоронят в этой пещере, я умру здесь, благоговейно присоединюсь к когорте моих предков. Лишь бы не вынудили меня предстать перед их очами, не оставив наследников; лишь бы не услышать от них упрёк в измене династии. Эрцгерцогиня, инфанты мертвы, я один храню в своём теле надежду, что это ещё не конец. Дайте мне продолжить род.
«Единственного сына, господа… Да что там? Единственную дочь! Пусть родятся безотцовщинами, нахалятами, признанными де-факто, морганатиками — какая разница? Генеалогия за столько веков и не к такому привыкла. Ах, только не думайте, что это я вас по беспутству умоляю; я в этом смысле нагрешил; теперь наказан и навек исцелён. Самую страшную бабу, беззубую, вонючую, и дело будет тотчас сделано через зазор в камнях, которые загораживают вход в эту пещеру, вслепую, с мыслями о другом.
Почему я не могу размножаться спорами, как прежние обитатели этих галерей! Почковался бы, делился, воспроизводился, населил бы мрак молодыми племенами, которым бы только резать и властвовать. Милые детки! Представляю, как вы хнычете вокруг меня. Я вскармливал бы вас своей древней кровью, питал бы своей плотью, которую уже размягчило подступающее гниение».
— Всё, — говорит Минос, пришлёпывая карту.
— Хватит, — говорит Эакий, забирая её.
— Все уши прожужжал, — говорит Радамант, тасуя колоду.
Доберман у их ног вздрагивает и глухо рычит.
17
И он удаляется во тьму подземных галерей, закрыв заплаканное лицо длинными пальцами. Тишина адской обители окружает его со всех сторон, всюду пахнет плесенью и гнилью. Гроздьями свисают из расщелин в полуразрушенных камнях летучие мыши, завернув худые тельца в складчатые траурные крылья; эти души обречены на тьму и вечную меланхолию. Неровная почва грибницы покрыта их мерзкими испражнениями. Они вздрагивают от шагов принца, и от их дрожи в чёрном пространстве распространяются тревожные волны, подавляющие одиночество и тишину. Порой замшевая туфля попадает в непристойную белизну грибного семейства: тесно прижавшись друг к другу, жадно вдыхая экскрементные соки плодоносной и ленивой земли, грибы разлагаются на месте, выпуская текучую лимфу, холодную и едкую. Они беспрестанно возрождаются из собственных трупов. Под солнцем эти души не знали ни восторга, ни раскаяния; теперь они произрастают в темноте, навсегда обречённые на мрачную безучастность.