— Оставьте, наконец, этот вопрос в покое! — зло оборвал Вейдлинга Харпе, вспомнив незаслуженный упрек в паникерстве со стороны командующего Группы армий «Центр» фельдмаршала Буша, когда представил тому разведданные «Арийца». — Вы сами знаете не хуже меня, что многие просчеты в этой войне не потому, что у нас плохие солдаты. Нет! Нет! Нет! Я всегда это повторяю. Лучше немецкого солдата не было и не будет!
Все наши беды потому… потому что там… — Харпе закатил глаза и поднял палец вверх, — сидят бездарные генералы и ими командует… ими командует… — Харпе хотел было продолжить фразу, но осекся, посмотрев вперед. Несмотря на то, что его салон от адъютанта и водителя разделялся перегородкой с раздвижной форточкой, и их разговор почти не прослушивался, он закрыл рот. Но через мгновение, крича, добавил: — Вам понятно это, господин генерал-лейтенант! Черт бы вас побрал! И не высказывайте мне больше претензий по поводу степени моей преданности нации и ее солдатам. Я запрещаю вам делать это. Или мы поссоримся с вами навсегда, — Харпе тяжело дышал.
— В Ставке не поверили «Арийцу». Фюрер остался при своих взглядах на стратегическое развитие лета 1944 года. Вам понятно это, генерал-лейтенант! Единственное, чем я могу вам лично помочь, в ожидающейся заварухе, так это похлопотать о переводе к себе. И то потому, что знаю вас лично как мужественного и стойкого генерала. Кстати, мы уже приехали. Так что думайте и решайте, где вы будете во время летнего наступления русских. Или я за вашу жизнь не ручаюсь.
— Я останусь здесь и до конца со своими солдатами, господин генерал-оберст, — ответил без раздумья побледневший в одночасье Вейдлинг. Его поразило отношение Ставки к добытой кровью информации о готовящемся наступлении русских. В эту минуту его взгляд излучал больше растерянность, чем гнев, или презрение к Харпе.
— Если мне суждено погибнуть в белорусских болотах, — медленно продолжил он, — то я буду благодарен Господу, лишь за то, что Он подарил мне смерть на поле брани, а не с пышногрудыми красотками. Желаю вам блестящих побед в новой должности, — и генерал, не дожидаясь, когда водитель откроет дверь с его стороны, резко дернул ручку вниз и вышел из машины, дав понять старому другу, что разговор закончен…
Поздно вечером командир 41-го танкового корпуса Вермахта был сильно пьян. Небрежно развалившись в служебном кресле, он усталыми, осоловелыми глазами смотрел перед собой. Правая рука генерала сжимала коньячный бокал, а левая держалась за подтяжку брюк. Полностью расстегнутый френч говорил о крайнем нервном расстройстве генерала и о том, что служба для него сегодня давно перешла в разряд личного времяпровождения.