Миша без улыбки поздоровался с проснувшимися сестренками и бегло оглядел весь дом. По незначительным приметам его внимательные глаза определили, что здесь были непрошеные гости. То ли были слишком чисто вымыты полы, то ли занавески на окнах висели не так, как прежде, то ли… а это что? На столе рядом с учебниками Веры лежала пластинка от патефона. Он взял ее и присвистнул: — «Венский вальс» Штрауса. Недурно. Мама! — голос Миши задрожал от гнева, — а где Вера?
— Так она у бабки Хадоры ночует. Как ты убежал, она туда перебралась. Может, пойдем снедать, Мишенька, печку растопим, воды согреем. Умоешься.
— Это все потом, мама, — отрывисто пробасил сын. — Катька, иди сюда, — к брату быстро подскочила сестра. — Сбегай, сестрица, за Верой. Скажи, я ее жду. Приходите только вдвоем. Поняла?
— Поняла, — и Катюша птичкой выскользнула за порог. Миша нервно ходил по дому, ожидая Веру. Его шаги словно метроном, тревожно отбивали время, приближая час Х. Мать вначале суетилась, пыталась разговаривать с сыном и хотела сгладить напряженную обстановку, а затем притихла, сев на скамейку с одной мыслью: Миша – кормилец и он вправе решать самостоятельно любой семейный вопрос как считает нужным. Вот послышались шлепки босых ног, Вера и Катя, шумно разговаривая, вошли в дом.
— Здравствуй, Миша! — Вера хотела обнять брата, но тот как от чумы отскочил назад.
— Постой целоваться, Вера. Это правда? — злые решительные глаза были устремлены на нее сверху вниз.
— Что правда? Я тебя не понимаю.
— Это правда, что ты спуталась с немцами?
— Ах, вот ты о чем, — Вера напряглась, и смело с вызовом посмотрела брату в глаза. — Да, я полюбила немецкого офицера, и он меня любит, и мы скоро поженимся.
Если бы сейчас провалился пол под ногами Миши, он был бы меньше поражен этим событием, чем услышанной фразой, произнесенной устами его любимой сестры. На какое-то мгновение он оцепенел, лишился дара речи, но через секунду, кровь прильнула к голове, глаза выкатились из орбит, руки непроизвольно сжались в кулаки и он удивленно-утвердительно закричал:
— Полюбила?! Немца?! Фашиста?! Ах, ты шлюха! Ах, ты мразь! — Миша, не помня себя от злобы, наскочил на Веру и, размахнувшись рукой, хлестко ударил ладонью по щеке. — А сейчас разлюбила?
Вера удержалась на ногах, только прикусила губу от боли и обиды и сквозь слезы прокричала: — Нет!
— Нет? А сейчас! А сейчас! А сейчас! — Миша хлестал как плеткой сестру по щекам справа налево, пытаясь ударить больней. Вера ревела навзрыд. Ее прекрасные глаза покрылись мокрой пеленой из солоновато-горьких слез, которые при каждом ударе, перемешиваясь с кровью, брызгами разносились то вправо, то влево.