— Давайте споем, друзья! Миша так любил русскую песню!
Это Невзорова. Уже не плачет. Наоборот — смеется и строит глазки всем мужчинам по очереди. Сахаров вспомнил, что ему удалось накопать про нее. Родом из Новосибирска, приехала в Москву поступать в театральный институт. Познакомилась с молодым артистом, вышла за него замуж. Потом он влюбился в юную курскую журналистку и уехал с ней в Курск, оставив жене квартиру в Москве и свою старенькую мать. Мать прожила с невесткой около года, затем скончалась. Насколько знал Сахаров, резвушка-поскакушка Невзорова и при мужниной матери времени зря не теряла, а уж после ее смерти совсем распоясалась. Как сказала дамочка из мосфильмовского отдела кадров: «Людочка имела всех».
Предложение Невзоровой не поддержали. Петь никто не желал. Желали только пить.
Оникс посидел еще немного, заливая выпитую водку холодной кока-колой, и ушел. Больше ему здесь делать было нечего.
К вечеру, когда гости разошлись, Тоня, Мадам, Линник, Денис и Менро убрали и вымыли посуду, расставили мебель в комнате по местам и сели на кухне отдохнуть.
Мадам, утомленная долгим трудным днем, была мрачнее тучи. Тоня, Линник и Денис, настроенные на одну волну с ней, тоже молчали. Говорил один Менро. Одновременно он протирал влажной тряпкой кухонный пол, так что голос его слышался то из-под стола, то из-под стула. Его никто не слушал. Каждый думал о своем, и мысли эти были пессимистичны.
Около одиннадцати вечера затрещал телефон. Мадам сняла трубку, сказала «алло». Потом она некоторое время молчала. Потом положила трубку на рычаг.
— Кто это? — спросил Денис, удивленный тем, что Мадам не стала разговаривать — это было на нее не похоже. Она всегда настаивала на том, что надо вести себя прилично в любых обстоятельствах.
— Ошиблись номером, — ответила она.
Тоня покачала головой, но ничего не сказала. Через несколько минут она поднялась и попрощалась со всеми. Менро вызвался ее проводить, благо сам жил по соседству с ней.
С ними ушли и Денис с Линником.
Мадам намочила полотенце ледяной водой, прижала его ко лбу, прошла в комнату и легла на диван. Наконец кончился этот день. За последние годы — один из самых трудных дней в ее жизни...
Пульс не хотел идти домой. Он погулял возле подъезда, поболтал с дворником, постоял у почтовых ящиков, разглядывая рекламные листовки, и лишь потом, медленно, со вздохами, пешком поднялся на свой третий этаж.
Было еще довольно рано — часов восемь вечера. В окошке между лестничными маршами виднелся кусок темно-серого неба и корявая ветка тополя, в полумраке напомнившая Пульсу руку его жены.