Оператор, лучше других знакомый с Вадиным нравом, молчал как партизан. Из самолюбия он не сдвинулся и на полшага, так что теперь Ваде приходилось прыгать перед самым его носом. Голос он сорвал еще позавчера, поэтому сейчас хрипел и сипел с поросячьими повизгиваниями. Оператору, эстету от природы, было очень неприятно его слушать, однако он терпел, зная, что на три слова в ответ получит тридцать три. Обычно он даже любил слегка поскандалить с режиссером, но сегодня просто не мог себе этого позволить — вечером он собирался праздновать день рождения жены и не хотел тратить время зря.
Наконец Вадя утих. Вытирая несвежим платком взмокший лоб, он мешком рухнул в кресло и откинул голову назад.
— То-оня... — издал он предсмертный хрип.
— Ну? — отозвалась Тоня, с неудовольствием отрываясь от беседы с ассистентом оператора.
— Принесите, пожалуйста, воды.
— Туалет далеко. Могу из ведра налить, но там вода ржавая.
— Пусть, — махнул толстой, как у Карлсона, ручкой Вадя. — Я отчаянный мужик, ничего со мной не случится.
Тоня набрала в алюминиевую кружку воды из ведра и сунула ее режиссеру. Тот сделал вид, что не заметил непочтительного отношения к себе, кружку принял, вежливо поблагодарил.
На вкус вода оказалась омерзительной, однако Вадя мужественно выпил все до капли. Потом он поставил кружку на пол и замер, прислушиваясь к своему организму: что там вытворяют сейчас выпитые им микробы? Микробы вели себя тихо. Вадя удовлетворенно улыбнулся и взял сценарий. Пора было приступать к работе.
***
В перерыве Тоня подошла к Пульсу.
— Лев Иванович, пойдемте в кафе. Я вас приглашаю.
Пульс в изумлении вытаращил маленькие голубые глазенки. Такого он никак не ожидал. Между ним и Тоней давно уже установились совершенно определенные отношения — что-то вроде перемирия, хрупкого, как весенний лед. Стоило ему чуть подломиться, и ссора была бы неизбежна. Ни Пульс, ни Тоня за все время знакомства не могли побороть с первого взгляда возникшую антипатию друг к другу. Камнем преткновения почти во всех случаях был, естественно, грильяж.
Пульс считал, что и по уму, и по старшинству, и по таланту именно он занимает первое место среди всех знакомых Мадам. Из этого следовал очень простой вывод: грильяж в буфете Мадам должен принадлежать ему. Конечно, Лев Иванович не был жадиной и готов был поделиться с другими, но Тоня делиться не желала. Она съедала все, оставляя лишь две-три штучки, так что при всей своей доброте Пульс не мог избавиться от чувства острой неприязни к этой наглой девчонке.
Он, как и многие представители его профессии, да, в общем, как и многие мужчины, полагал само свое появление в доме женщины (будь она молодой или старой, все равно) подарком и поэтому, вероятно, других подарков не приносил. Ему и в голову не приходило пойти в магазин и купить этого грильяжа хотя бы граммов триста. Он предпочитал с милой улыбкой открывать дверцу буфета Мадам и вытаскивать оттуда вазочку, наполненную грильяжем, купленным Тоней либо самой хозяйкой. Короче говоря, антагонизм существовал и пока что был непреодолим. Вот почему Пульс так удивился, когда Тоня, которая всегда смотрела мимо или сквозь него, сама подошла к нему и пригласила в кафе.