– Зойка, ты чего орешь как резаная? – донесся из спальни голос Ани.
– Ничего! – выкрикнула я в ответ, бессильно сжимая аппарат побелевшими от напряжения пальцами. – Все нормально.
Тут в воздухе резко запахло табаком, словно кто-то закурил в прихожей. Борясь с дурной привычкой, я десять дней не притрагивалась к сигаретам и почти переплюнула рекорд прошлого месяца, так что внутри появилось глухое раздражение.
Входная дверь легко открывалась от любого сквозняка, а сестра вечно забывала запирать замок. Скорее всего, сосед дядя Толик, любивший подымить на лестничной клетке, в очередной раз с жадностью разглядывал в приоткрытую дверь интерьер нашей завешенной студенческими акварелями квартиры на предмет чего-нибудь стырить.
– Сколько раз просила закрывать замок!
Недовольно ворча, я выглянула в коридор. Дверь была надежно заперта.
Тут кто-то точно бы выдохнул в спину целое табачное облако, даже в горле запершило. На секунду меня охватило оцепенение, по спине побежал холодок, зато ладони вспотели. Не зная, чего ожидать, я резко развернулась на пятках.
Посреди кухни стоял высокий рыжеволосый мужчина. На кудрявой шевелюре и на плечах вельветового пиджака лежал иней. Ресницы и брови тоже были белыми, заиндевелыми, а лицо – застывшим, как у статуи. Зрачок в холодных, стальных глазах походил на острую черную точку. Даже не обладая фотографической памятью, я вмиг узнала исчезнувшего Алексея Протаева.
В голову пришла идиотская мысль, что он появился здесь, чтобы поскандалить: ведь я так нелестно отзывалась о его творчестве! Но тут же я осознала, что у живого человека просто не может быть такого воскового цвета кожи, по-рыбьи пустых глаз и замерзших ресниц.
Изумленная нелепостью идеи, что я, как в убогом мистическом триллере, узрела мертвого человека, я даже не испугалась. Может быть, совсем чуть-чуть, самую малость…
Секунду спустя колени у меня подогнулись. Я стала проваливаться в темноту. Краешком ускользающего сознания еще успела расслышать нечеловеческий, полный ужаса вопль, но не успела понять, что он принадлежал мне самой.
В кабинете невролога отчетливо пахло валерьянкой. Из большого окна струился солнечный свет и отлично просматривался больничный парк. То и дело из приемной заглядывали нетерпеливые пациенты, но тут же исчезали за дверью.
С дотошностью исследовав снимок моего головного мозга, эскулап принялся что-то писать в больничной карточке. Складывалось впечатление, будто заполнение бумаг – более важное дело, нежели объяснение диагноза пациенту, сходящему с ума от одной мысли, что он сходит с ума.