Джимми Бауманн и Лайл Хокинс перелистывали сборник церковных гимнов, и поэтому не заметили, как Луиза Невилл вышла из ризницы и, не привлекая внимания, прошла и села в первом ряду. Когда заиграл орган, оба оторвались от сборника. Это была простая мелодия, очень хорошо им знакомая: «Прекрасная Грейс» — религиозный гимн всех без исключения протестантских вероисповеданий. Они встали вместе со всеми и без труда присоединились к общему хору.
В последние годы ни Бауманн, ни Хокинс не посещали церковь, вопреки столь любимому ими лозунгу: «Америка — для белых христиан!», поэтому, когда гимн закончился, они принялись лихорадочно перелистывать служебник в поисках нужной литургии. Впрочем, очень скоро они оставили это занятие, смирившись с ролью молчаливых наблюдателей. Пока Хокинс крутился и ерзал, томясь от скуки, Бауманн отметил для себя, что эта лютеранская служба подозрительно напоминает католическую. Он рос и воспитывался внутри одной из многочисленных протестантских общин, для которых воскресное богослужение, состоящее из совместных религиозных песнопений и продолжительной эмоционально приподнятой проповеди, было, главным образом, актом духовного возрождения. Поэтому старые церкви — католическая, лютеранская, епископальная — со всеми этими рясами, монотонным бормотанием псалмов, сложными литургиями и постоянным вставанием и преклонением колен, вызывали у него чувство враждебности. Однако он вспомнил о духовной самодисциплине и сказал себе: «Смотри на вещи шире, Джимми, они такие же белые христиане, как и ты. Не будь фанатиком».
Служба шла своим чередом, и лишь через полчаса преподобный Джон Невилл поднялся на кафедру и начал проповедь. Это был мужчина средних лет с молодым, даже несколько мальчишеским лицом. Взгляд его водянистых карих глаз казался отрешенным, словно направленным внутрь и сосредоточенным на чем-то своем, однако широкая белозубая улыбка, готовая в любую минуту появиться на румяном лице, свидетельствовала о веселом добродушном нраве. Во всех отношениях он производил впечатление человека «золотой середины», без каких-либо излишеств. Его светлые волосы с годами поредели, однако были по-прежнему густыми, без единого намека на лысину.
Довольно плотное сложение выдавало в нем любителя хорошо выпить и закусить, впрочем, тучным его назвать было трудно. Это был сорокалетний мужчина, которому на первый взгляд никто не дал бы больше тридцати, когда же открывался его истинный возраст, становилось очевидным, что именно на свои годы он и выглядит.
Он прочел стих одного из посланий апостола Петра, а затем приступил к проповеди на тему «Притчи о страданиях» Кьеркегора. Бауманн и Хокинс не слушали его. Ерзанье Хокинса начало действовать Бауманну на нервы, и он то и дело бросал взгляд на циферблат часов сидящей рядом женщины. «Ну давай, приятель, закругляйся,» — думал он.