Бласко, крепкий, здоровый мужчина лет двадцати пяти, покачал головой:
— Отец, лучше уж поберечься, чем потом каяться. Лес для нас как мать родная. Почему бы не укрыться там?
— Можно и там, Бласко, — согласился старик. — Но завтра мы отправляемся в деревню Ханьяд на промысел, а от этого места мы еще до полудня доберемся до деревни. Если, же уйти сейчас в лес, то мы наверняка потратим несколько часов, пока отыщем подходящее место, и потеряем завтра весь день.
Скрюченными пальцами он показал на узкую тропинку, ведущую в глубь леса.
— Смотри, какая плохая дорога.
— Для наших кибиток — вполне подходящая, — заметил Бласко.
— Может, и подходящая. Да только чтобы ее одолеть, понадобится время.
Он кивнул седой головой:
— Здесь остановимся.
Бласко кивнул, подчиняясь решению старейшины, и вернулся к своей кибитке. Он подошел к ней сзади, открыл маленькую деревянную дверцу и забрался внутрь.
— Виша, — сказал он жене, — ночевать будем здесь.
Его жена, смуглая молодая женщина, удивленно подняла густые брови:
— Здесь? На краю леса?
— Да, — ответил он, открывая старый деревянный рундук, — так решил Отец.
Виша вздохнула. Она не думала возражать или спорить, хотя предпочла бы заночевать под надежной защитой леса. Последние несколько лет выдались для них необычайно тяжелыми. Жители тех стран, через которые проходили цыгане, — мадьяры и австрийцы, итальянцы и швейцары, хорваты и поляки, немцы и словаки — были слишком заняты, убивая друг друга чтобы обращать на цыган свое недоброе внимание. Однако нацисты в черных рубашках с молниями на воротниках мстительно преследовали цыган, арестовывали, бросали в тюрьмы и лагеря, убивали сотнями и тысячами. Очень немногим удалось избежать лагерей смерти. Этому небольшому табору, к которому принадлежали Виша и Бласко, повезло: они смогли спрятаться и выжить. Теперь, когда война кончилась, Гитлер умер, а Германия лежала в руинах, Виша, Бласко и остальные цыгане надеялись, что вскоре все станет, как раньше. Лес всегда был для них надежным пристанищем, и она хотела бы остановиться в лесу и этой ночью. Но кто мог спорить с Отцом?
Когда Бласко вынул из рундука жестянку с табаком, тишину кибитки вдруг прорезал пронзительный крик младенца.
— Лура проснулась, — сказала Виша. — Она так хорошо спит, пока кибитка катится.
— Тебе понадобится вода? — спросил Бласко.
— Да, любимый.
Виша достала ребенка из старой деревянной люльки и принялась его распеленывать. Тем временем Бласко вылез из кибитки, наполнил котелок водой из бочки и принес жене.
Счастливыми глазами он смотрел, как Виша, ласково приговаривая, подмыла ребенка и снова запеленала. Не говоря ни слова, Бласко взял грязные пеленки и бросил их в ведро, притороченное вместе с котелком и бочкой сбоку кибитки. Он вернулся к жене и дочери и счастливо улыбнулся им. За годы замужества Виша родила троих детей, и все они умерли от разных болезней. Четвертый ребенок, Лура, была — они это прекрасно понимали — их последним, потому что Виша едва пережила эти роды. После рождения Луры она много дней пролежала в горячке и даже теперь, четыре месяца спустя, чувствовала себя не совсем здоровой.