То были родичи моего отца, вакеро с равнин. Они были неистовыми, буйными людьми, бродягами по бескрайнему равнинному морю.
— Нам пора вернуться к себе в долину, — заговорил старик, глава земледельцев. — Нам нужно взять с собой кровь, что осталась после родов. Мы схороним ее на своих полях, чтобы обновить их силу, и увериться, что дитя последует нашему образу жизни. Он кивнул старой женщине, чтобы та передала ему сверток у алтаря.
— Нет! — вскричали вакеро. — он останется здесь! Мы сожжем его, и пусть ветры льяносов развеют прах.
— Это святотатство, — развеять кровь человечью над неосвященной землей, — прозвенели голоса земледельцев. — Младенцу следует воплотить мечту матери. Он должен придти в Эль Пуэрто и возглавить в долине род Луна. Кровь Луна крепка в нем!
— Он — Марес! — вскричали вакеро. — его предки были конкистадорами, мужами мятежными, словно море, что они пересекли, и столь же вольными, как земля, что они покорили. Он — отцовской крови!
Проклятья и угрозы наполнили воздух, появились пистолеты, и противники изготовились к битве. Но столкновение было остановлено старой женщиной, принявшей ребенка.
— Прекратите! — и мужчины затихли. — Я извлекла этого младенца на свет божий, и потому мне надлежит скрыть послед и пуповину, что прежде связывала его с вечностью. И лишь мне ведома будет его судьба.
Видение стало блекнуть. Открыв глаза, я услыхал, как отец заводит снаружи грузовичок. Мне хотелось отправиться с ним, хотелось повидать Лас Пастурас, увидеть Ультиму. Поспешно я оделся, но опоздал. Грузовичок, попрыгивая, уже мчался вниз по козьей тропе, что вела к мосту, на трассу.
Как обычно, я оглянулся, поглядев вниз по склону нашего холма, на зелень у реки, поднял взгляд и оглядел городок Гуадалупе. Колоколенка церкви возвышалась над крышами домов и деревьями. Я сотворил перед собой знак креста, единственное здание, которое спорило с церковью, возвышаясь над домами, была школа. Этой осенью я пойду в школу.
Сердце упало, при мысли о том, что я покину свою мать и отправлюсь в школу, теплая, дурнота волной подкатила к горлу. Чтобы избавиться от нее, я побежал к клетке, что держали мы у molino, чтобы кормить живность. Я дал еды кроликам еще ночью, и люцерны у них было достаточно, поэтому я только поменял им воду. Разбросал немного зерна голодным курам и поглядел на невообразимую суматоху, когда петух кликнул всех клевать. Я подоил корову и пустил пастись. Весь день она будет кормиться вдоль дороги, где трава густа и зелена, а к ночи вернется. Она была послушная, и мне редко приходилось бегать за нашей коровой, чтоб пригнать домой вечером. Позднего времени я боялся, потому что она могла уйти в холмы, где порхали в сумерках летучки, и лишь стук собственного сердца отдавался в ушах на бегу, и в одиночестве мне становилось грустно и страшно.