– Цыц. Святость це тебе не чин или выборная должность. На ней нельзя назначить или среди людей выборы провести. Думаешь, я или митрополит не жалеем, що слава святого в народе про тебя пошла? Ох, як печалимся – неподходящий ты для нимба человек. Та только що мы против воли Господа? Видно, это Его решение. – Хмельницкий указал пальцем в потолок. – Хочешь ты или не хочешь, а быть тебе святым. Вопрос только, когда обретешь святость.
Последние слова показались Юхиму особенно неприятными.
– Це як понимать про обретение?
– А чего тут непонятного? Святым признается человек, от чьих мощей виходять чудеса. Вокруг тебя их всегда хватало, не сомневаюсь, що й после смерти ты не успокоишься. Але ж тут и собаку закопано. Не подобает будущему святому оставлять земную юдоль, залив глаза, захлебнувшись собственной блевотой или от стусанив съехавших с ума пьянчуг. А ты, судя по всему, имеешь намерение закончить именно так.
Гетман, насупясь, уставился на притихшего Срачкороба. Тому показалось, что его просвечивают тем самым ре… в общем, теми самыми лучами, о которых рассказывал Аркадий. Даже тени сомнения у казака не возникло, что видит его Богдан насквозь. И разговор о собственной кончине, да еще настолько конкретный, Юхиму категорически не нравился. Ему вдруг стало зябко, и самые черные страхи заползли в душу.
«Ох, не до добра усе це».
Посверлив немного сечевика взглядом, Хмельницкий поморщился: наверное, рассмотренное ему не понравилось. Так и не дождавшись от обычно бойкого шутника возражений, он продолжил:
– Я, як кошевой атаман войска Запорожского и гетман Малой Руси, допустить такое неподобство не могу. Святой из козакив должен погубнуть в битве с иноверными супостатами. З поляками там або турками. И устроить такое благе дело легче легкого.
В последних словах Юхиму послышался приговор. Даже лютые враги не могли упрекнуть Срачкороба в трусости, но здесь он почувствовал, как отливает кровь от лица, а тело охватывает мелкая, противная дрожь. Только страх страхом, а человек, не умеющий его преодолевать, знаменитым на Сечи стать не мог. Пусть немгновенно, но достаточно быстро казак сообразил, что, имей Хмельницкий намерение поторопить смерть будущего святого, разговоры с ним разговаривать бы гетман не стал. Богдан подгонять собеседника не спешил, проявив свойственную многим политикам несовместимость слова и дела, достал из кармана трубку, кисет с табаком, задымил.
– И зачем же ты, Богдане, сюда приехал? Хотил бы убивать, был бы где-то далеко, щоб нихто не подумав о твоей к этому причастности.