— Но зачем он это делал? — спросила Шарлотта. — Я не понимаю.
— Он полагал, что если станет поставлять им достаточно много клиентов, то в «Рутледже» изменят внутренние правила и сделают его партнером. Разумеется, они бы этого не сделали. Никогда. Но он живет этой надеждой. Он просто дурак. А против меня он был настроен именно потому, что я обладаю тем, чего у него нет и никогда не будет. Возможностью получить привилегированное положение по наследству.
— Господи, он же больной, — ахнула Шарлотта. — А как ты все это узнал?
— Я просто сказал Гэсу, что у меня был долгий и подробный разговор с Томом Филлипсом. И с Джерри Миллсом. Он немного посидел молча, а потом спросил меня, что я собираюсь делать. Я ответил, что не знаю, и тогда он разговорился.
— Хитрый ход, — заметила Шарлотта. — А если бы он ответил, что ты просто блефуешь? Или даже спросил бы их самих?
— Ну и пусть бы спрашивал, — с несколько удивленным видом ответил Малыш. — У меня действительно были с ними очень подробные разговоры. С обоими.
— А если бы я ошиблась?
— Но, дорогая, с тобой эти разговоры были никак не связаны. Не воображай, пожалуйста. Меня пригласили войти в состав одного благотворительного комитета. И я просто решил узнать, не захочет ли кто-нибудь из них ко мне присоединиться.
— Ах вот как, — сказала Шарлотта. — Значит, никакую ловушку Гэсу ты вовсе и не расставлял?
— Разумеется, нет, — ответил Малыш. — Я и на секунду не допускал, что ты можешь оказаться права. У тебя явно чутье гораздо лучше моего. К счастью. Я теперь у тебя, как говорится, в долгу. И еще раз извини, что я отнесся к твоему предупреждению так… скептически. Ну что ж, за Большой бум! — Он поднял в тосте кружку с кофе и на какое-то мгновение показался Шарлотте прежним Малышом: молодым, красивым, беззаботным, кошмар болезни словно отступился от него на это мгновение.
— За Большой бум, — откликнулась Шарлотта.
Она задумчиво посмотрела на дядю, спрашивая себя, неужели он и вправду такой наивный, каким притворяется. «Наверное, я никогда этого не узнаю», — подумала Шарлотта.
Энджи, 1985
Пока что, признавалась себе Энджи, их жизнь как-то мало походила на то, что обычно описывают в книгах. Будь они героями какого-нибудь романа, неизлечимо больной Малыш стремился бы в эти остающиеся ему дни взять от жизни максимум возможного; сама же она постоянно была бы с ним рядом, ласковая, безмятежно спокойная, утешала бы и ободряла его, старалась бы облегчить его существование и помогала бы всем остальным, прежде всего членам семьи, вести себя по отношению к Малышу таким же образом. На практике же с Малышом было трудно, он постоянно брюзжал, был всем недоволен, часто и легко раздражался, отказывался выполнять абсолютно все, что рекомендовали ему врачи, настаивал на том, чтобы продолжать жить так, как он привык, — работать, много ходить пешком, принимать гостей, а значит, изматывать себя (и из-за этого становиться все более раздражительным) и, вполне вероятно, — о чем его не раз предупреждали — подстегивать тем самым прогрессирование болезни; вдобавок ко всему Малыш категорически возражал против того, чтобы Энджи рассказала кому бы то ни было из членов его семьи о том, что он болен и чем именно. Складывалось впечатление, что, поведав обо всем ей, он хотел тем самым целиком и полностью переложить связанное с болезнью бремя на ее плечи и каким-то образом избавить от этого бремени себя самого.