Вполоборота снята милая девушка некрасовских времен — с челкой, с пухлыми добрыми губами, с белым кружевным воротничком, с шелковым черным бантом на груди… Неужели это та, которую так недолго любил и так быстро оставил муж, так скоро забыла дочь, та, которую для того только привезли на Север, чтобы похоронить — где-то на Парголовском кладбище?
Сколько ей? Лет шестнадцать-семнадцать. На обороте карточки — витиевато рассыпанные буквы:
«Центральная фотография Л. Климашевскаго
У Полицейскаго моста — собственный домъ въ Астрахани».
Почему-то ужасно тоскливое чувство вызывает у меня этот адрес. Может быть, потому, что никого и ничего уже нет: ни Л. Климашевского, ни Полицейского моста, ни собственного дома… Даже твердый знак напоминает о небытии.
66. ДОРОГА В КРЕПОСТЬ
(Глава из романа)
…Он спал, видел себя во сне учеником милютинской военной гимназии, должен был отвечать что-то о Галльском походе Юлия Цезаря подполковнику Ягодкину — тому, что вел у них всемирную историю, — а подполковник был почему-то не подполковник, а — министр внутренних дел Протопопов, и говорил он что-то непонятное, о каких-то мешках и ящиках с прокламациями, и Сережа Хабалов все напрягался, вспоминал — и о Цезаре, и о ящиках, и было ему очень страшно, такого страха он никогда не испытывал ни в детстве, ни позже…
И вдруг распахнулись двери класса, вошел инспектор, и так радостно было услышать его звонкий молодой голос:
— Прошу вста-ать!..
Сережа вскочил, открыл глаза и увидел себя в Министерском павильоне.
— Прошу всех подняться! — так же зычно повторил подпоручик Знаменский. Рядом с ним у дверей стояли еще какие-то люди, несколько офицеров, солдаты с винтовками.
Почти все арестованные уже поднялись, приводили себя в порядок.
— Просьба выходить по двое согласно вызову, — сказал подпоручик, и какой-то офицер, стоявший рядом с ним, заглянул в список и объявил:
— Михаил Алексеевич Беляев и Александр Дмитриевич Протопопов!
Хабалов вполоборота оглянулся. Протопопов, безумно улыбаясь, протискивался в выходу… Надевая на ходу шинель, вышел откуда-то и генерал Беляев.
Их увели.
Минут через пять выкликнули:
— Павел Григорьевич Курлов и Николай Алексеевич Маклаков!
У Маклакова была забинтована голова. Он шел пошатываясь.
Хабалов оказался в шестой или седьмой паре. Вместе с ним вызвали Ивана Логгиновича Горемыкина.
— Прошу следовать за мной, — сказал им Знаменский.
На всем пути от павильона до главного входа двумя рядами стояли солдаты-преображенцы.
«Обстановка торжественная, — усмехнувшись, подумал Хабалов. — Похоже на смотр. Но ведь так же гоняли когда-то и сквозь строй!»