Из письма от 27.III.62 г.:
«…Я понимаю теперь, почему так спокойно писал Нестор свою летопись. Я достигла теперь своей пристани, мне некуда стремиться, нечего желать…
Только пусть это не огорчает и не тревожит Вас. Я больше всего боюсь быть беспомощной, прикованной к постели.
А за добрые пожелания спасибо, только боюсь, что и весна ничего не изменит в моей жизни. Ведь не только человек, но и взрослое дерево трудно переносит пересадку и болеет даже при благоприятных условиях, а тут — тут пять месяцев на чужой… да, на совсем чужой почве, Алексей Иванович!
…Когда сын не мог нащупать у меня пульса, он спросил: есть ли у меня какое-нибудь лекарство, и когда я сказала: „нет“, пожал плечами и вышел из комнаты.
Знаю одно: доживать я буду не у них — я им тогда не буду нужна. Но на все это смотрю трезво — уже все перегорело».
82. MÄDCHEN FÜR ALLES
Из письма от 28.IV.62 г.:
«Дорогой друг! Хочу поделиться с Вами большой радостью: у меня, наконец-то, подтаял лед и, кажется, прочно наступает весна.
Тьфу, не сглазить бы.
Вы поймете, как у меня поднялось настроение.
Бывают уже случаи, когда я заговариваю и меня выслушивают, шутки теперь не колючие, хотя и не всегда удачные. Но я и этому рада. И как всегда и всем, спешу поделиться этой радостью с Вами…»
Из письма от 18.V.62 г.:
«Вероятно, Вас интересует, что же вызвало разрядку атмосферы?
Мелочь, казалось бы.
Как-то во время моего купания в ванне, сын подложил в топку слишком длинные поленья, которые сильно чадили. Я угорела (хотя голова у меня на этот счет крепкая), еле домылась и добрела до комнаты, о чем и сказала сыну. Сын, вернувшись из ванной комнаты, недовольно замечает мне, что я не убрала куда полагается белье и плохо обмыла ванну.
— Кто за тобой прибирать будет? У нас, как ты знаешь, прислуги нет!
Сказано это было при невестке и при ее сестре. Я молча поднялась с дивана и, через силу, собрав белье из уголка, отнесла его куда следовало.
На другой день, когда мы были одни, я сказала сыну, что если я, больная, не вымыла ванны, то не кажется ли ему, что он сам смог бы позаботиться о старухе матери, а не тыкать ее, как нашкодившего кутенка, за малейший промах.
Он выслушал меня и ничего не сказал, но с тех пор насмешки прекратились.
Конечно, любви невестки я не завоевала, но обращение стало иное, не такое беспощадно жестокое…
Меня упрекают за мое пристрастие к чтению: мол, я порчу остатки зрения. Не понимают или не хотят понять, что зрение портят слезы, что глаза свои я выплакала.
А читаю я, действительно, много, не читать не могу.
Вы не находите, что „Юность“ после прихода в редакцию Бориса Полевого стала интереснее?