— Как не служил?! Сколько лет был митрополитом Ленинградским и Новгородским.
— Представьте, не знал этого. О нынешнем патриархе — что он в свое время был митрополитом Ленинградским — это мне, действительно, известно.
— Ну, как же! Алексий.
Я чуть не подскакиваю.
— Что??! Как вы сказали?!
— Я говорю: Алексий. Патриарх…
— А почему, скажите, пожалуйста, вы говорите „Алексий“, а не „Алексий“?
— Как почему? Так все говорят.
— Нет! Так все не говорят!
Я распахиваю дверь в коридор.
— А ну! Прошу вас…
— Что это вы? — пугается она. Но при этом торопливо защелкивает свой чемоданчик и поднимается.
Я уже весь, до надбровных дуг, до кончиков ушей, налит гневом.
— А ну — быстро! Не задерживайтесь.
Что-то бормоча и кудахча, она спешит в прихожую.
Дверь на лестницу захлопнулась.
— В чем дело? — спрашивает жена. — Кто это? Что случилось? Почему ты ее выгнал?
Делаю тот же пояснительный и предостерегающий знак.
— Ты обратила внимание, как она произносит имя патриарха?
— Да. Обратила. Алексий.
— А ведь явилась ко мне как представительница каких-то московских церковных кругов.
Вот что может сделать одно неправильное ударение в одном-единственном слове!
Да, люди безрелигиозные, неверующие, не бывающие в церкви, никогда не слыхавшие, а только видевшие имя патриарха напечатанным в каком-нибудь газетном сообщении („Среди присутствующих находился Патриарх Московский и Всея Руси Алексий“), эти люди, даже интеллигентные, чаще всего говорят „Алексий“. Помню, как уже в семидесятые годы, целый месяц отравляли мне жизнь дикторы радиостанции „Свобода“, читавшие письмо двух молодых московских священников к патриарху Алексию. Все эти радиочтецы — и мужчины и женщины — произносили „Алексий“, с ударением на втором слоге, не ведая о том, как больно слышать их православным верующим, как оскорбляет наш слух это дурацкое ударение. Тот, кто бывает в церкви, слушает и мысленно повторяет великую ектению, не может не знать правильного звучания имени покойного патриарха.
Люди, подославшие ко мне соглядатая, неплохо продумали внешний облик этой особы. Похожие на нее тетеньки нередко стояли в те годы за свечными ящиками московских церквей, работали в церковных „двадцатках“. Эта женщина, конечно, бывала в храмах, знала церковную иерархию, послужные списки некоторых, нужных ей для „работы“ священнослужителей. Но, бывая на богослужении, она никогда не вслушивалась в слова песнопений, в возгласы священника или дьякона. Ей не до этого было. Стоя где-нибудь сбоку от свечного ящика, у входных дверей, она внимательно следила за теми, кто появляется в храме, кто, входя, крестится и кланяется — особенно за молодыми и интеллигентными…