— Кто говорит о потере? — перебил он нетерпеливо и энергично. Регина поняла, что его совесть молчала, безразличная ко всему, кроме очередных планов. — И что я должен делать теперь? Жозефина и Жак — члены клуба. Пусть они молоды, но все же достаточно взрослые, чтобы понимать значение клятвы. Они дали обет, в точности как я, как все мы. Я не могу, даже если бы хотел, заставить их изменить этому обету.
Не дождавшись ответа, он наклонился к ней, сжал ее руки своими ладонями и попытался прочесть хоть что-то в ее лице, хотя тьма все сгущалась. Ему показалось, что в глазах у нее блеснуло упрямство, оно проявилось даже в неподвижности ее рук в его ладонях.
— Ты же не желаешь, чтобы они изменили обету? — настаивал он.
Она опять промолчала, но немного погодя глухо осведомилась:
— Что ты собираешься делать сегодня вечером?
— Сегодня, — пылко пояснил он, сверкая глазами в порыве самопожертвования, — мы собираемся выпустить на волю ад, пороча имя Робеспьера.
— Где?
— Ужин на открытом воздухе на улице Сент-Оноре. Жозефина и Жак тоже там будут.
Она механически кивнула и осторожно высвободила руки.
— Знаю. Они сказали, что пойдут. И меня не послушают. Я не смогу их остановить.
— Ты тоже там будешь? — спросил он.
— Конечно. И бедная мама тоже, — кивнула она.
— Это может стать поворотным пунктом в истории Франции, Регина, — страстно убеждал он.
— Возможно.
— Подумай об этом, Регина! Подумай! — убеждал он. — Твоя сестра, твой брат! Их имена могут войти в историю, их провозгласят спасителями Франции.
— Спасителями Франции, — рассеянно пробормотала она.
— Одно-единственное слово и раньше имело силу властвовать над толпой! То же самое может произойти и сегодня вечером.
— Да, — кивнула она. — Эти бедные дети верят в силу своего ораторского искусства.
— А ты не веришь?
— Я думаю, что ты, Бертран, возможно, проговорился о своих планах Терезе Кабаррюс, так что это место будет кишеть шпионами Робеспьера, и тебя и детей наверняка узнают, схватят, потащат в тюрьму, а потом на гильотину! О мой Бог! — добавила она душераздирающим шепотом. — А я бессильна сделать что-то. Мне остается молча взирать, как ты торопишь их и свою гибель, а потом последовать за тобой на казнь, оставив маму погибать в нужде и тоске.
— Какая же ты пессимистка, вечная пессимистка, Регина, — деланно рассмеялся Бертран и, в свою очередь, встал. — Не многого же мы добились в этот вечер, — горько добавил он. — Одни пустые разговоры.
Больше она ничего не сказала. Ледяные клешни стиснули сердце. Нет, не только сердце, но и мозг, и все существо. Как она ни пыталась, все же не могла принять планы Бертрана. Он был так ими поглощен, что она чувствовала себя чужой и ненужной ему, словно он навеки закрыл для нее свое сердце.