— Я отец! — закричал Ершов, глядя в глаза Гурову. — Понимаешь?
— А что, отцы перестают быть офицерами полиции? Они не борются с преступностью? И не надо на меня так смотреть, я вас жалеть не буду. Надо было решение принимать сразу, прямо там, у ангаров, когда кто-то стрелял в Бурмистрова. Вы из слабости купились на угрозу! От вас требовались срочные действия, а вы медлили, думали о дочери. Плохо, конечно, не это, а то, что вы дали преступникам возможность запугать вас, угрожать вам. Им не было бы смысла мстить ей, если бы вы там с оружием в руках защищали закон, пусть даже погибли бы, но честным человеком! А я теперь должен спасать вашу дочь, вытаскивать вас из этого дерьма, в которое вы сами себя втоптали. И он еще на меня глазами сверкает!
— Я отец, — прошептал Ершов, снова поникнув головой.
— Ладно, отец! Вот если бы ты в первую нашу встречу все рассказал честно, предупредил бы, что тебя шантажировали, угрожали дочери, сейчас многое было бы по-другому. Я ее найду. В лепешку расшибусь, а разыщу. Даю слово офицера, если для вас оно еще что-то значит.
— Это все сотрясение воздуха, — с интонациями испортившегося автомата ответил Ершов, глядя в пол. — Они сказали, что убьют ее, если я не возьму все на себя. Ничего я вам не скажу. Вы все испортили.
Гуров мучился минут тридцать, но ничего вразумительного от упавшего духом майора не добился.
К вечеру Рогозин рассказал, что все оперативно-разыскные мероприятия, которые он смог организовать втайне от начальства, пока результатов не дали. Оперативники, на которых подполковник мог положиться, озадачили агентуру. Несколько человек опрашивали прохожих, рассчитывая выйти на тех людей, которые в момент похищения проходили по улице и могли все видеть. Но никакого толку из этого не было.
Седов, уставший и недовольный, встретил Гурова на пороге кабинета. Капитан собирался куда-то идти, но увидел полковника и вернулся назад.
— Все, Лев Иванович, я иссяк. — Он махнул рукой и уселся верхом на стул. — Результата ноль. Ровным счетом ничего.
— А подробнее? — спросил Гуров бодрым голосом.
Лев Иванович хорошо понимал молодого офицера. Он сам в его возрасте был таким. Каждая неудача казалась ему катастрофой, любой собственный промах бичевался как никчемность, бесталанность и тупоумие. Только с возрастом, с опытом сыщик привык воспринимать свои ошибки как временные явления. Они тоже давали результат, который отметал часть версий. Алексея Седова сейчас стоило подбодрить, а не делать скорбное лицо и не рвать волосы на голове.
— Куда уж подробнее, — проворчал Седов.