Поблагодарив, Филипп двинулся в указанном направлении, чувствуя на затылке взгляды женщин. Пройдя темный парк, наткнулся на каменную ограду, прошел вдоль нее с полсотни шагов и увидел дом Реброва — смутный силуэт, полускрытый деревьями. На лужайке у дома стояли три пинасса, четвертый медленно снижался поодаль. Из полураскрытой двери, ронявшей сноп белого света на террасу, выглянул незнакомый мужчина, мельком взглянул на проходившего Филиппа и крикнул в темноту:
— Александр, ты скоро? У женщин лопается терпение.
— Скоро, — донесся сверху из темноты густой бас. — Только коня привяжу.
Незнакомец засмеялся, повернул голову к Филиппу.
— Вы к кому?
— К Реброву, — сказал Филипп первое, что пришло в голову.
— Я Ребров.
— Я… мне нужен другой…
— Другой, значит. А какой именно? Сегодня здесь много Ребровых. Проходите в дом, разберемся.
— Кто там, Глеб? — раздался из прихожей знакомый голос, и на террасу вышел Май Ребров, одетый во все черное. — А-а, Ромашин… это ко мне. Проходите, Филипп.
— Спасибо, — пробормотал Филипп, проводил взглядом Глеба. — Извините, Май, могу я видеть Аларику?
— Ага… — сказал Ребров, глаза его похолодели. Он помолчал, внимательно разглядывая лицо конструктора, хмыкнул. — К сожалению, ее нет дома.
— А где ее можно найти?
Ребров снова хмыкнул, хотя лицо его осталось неподвижно-спокойным и твердым.
— Она пошла к морю. Правда… не хотелось бы, чтобы ее тревожили. Сегодня день памяти Сергея.
Филипп неловко кивнул, уши его запылали, и он, не зная, что сказать, мучаясь налетевшим вдруг косноязычием, проговорил:
— Понимаю, вы правы… однако же… я, пожалуй, пойду к себе, извините.
— До свидания, — сказал Ребров, повернулся и ушел в дом. Дверь при этом он за собой не закрыл.
Филипп сбежал с террасы, уязвленный до глубины души необычной холодностью тренера, злой на себя, на Реброва, на весь мир, и, лишь оказавшись на причале, опомнился и перевел дух.
Волны с упорством маньяка пытались разбить причал, сдвинуть его с места, но разбивались сами, сея густую водяную соленую пыль на черный гранит мола. Неумолчный гул сопровождал эту схватку, и Филипп представил, каково здесь в шторм.
Подставив пылающее лицо брызгам, он постоял с минуту, все еще переживая свое неудачное рандеву с Ребровым, потом вытер лицо ладонью и сказал неизвестно кому:
— Ну, мы еще посмотрим!
Он вышел из освещенной зоны причала, совершенно безлюдной в этот час, нашел какую-то тропинку и по ней пустился в обход поселка по берегу моря. Там, где скалы отступали в глубь острова, было холодно, откуда-то издалека, из седой мглы, катились стеклянные хребты волн, накатывались на валуны и скалы, ветер срывал с разбитых волн фосфоресцирующую пену и бросал на берег, словно сеятель — семена жизни.