И подняла глаза.
Тень среди электрического света; тень падала от человеческого тела, подвешенного за шею к фонарному столбу.
Павла все еще стояла; ее язык прилип к гортани.
Лицо повешенного закрывали длинные темные волосы; повешенный был женщиной. В тесных джинсах. Босиком. И…
Павла попыталась втянуть в себя воздух – но не смогла.
На коротком ремешке болталась под горящим фонарем девушка в ее, Павлы, одежде. Она узнала свои волосы. Она узнала свои собственные ступни – это казалось невозможным, в короткую секунду все рассмотреть, но Павла увидела даже БРАСЛЕТ на тонком обнаженном запястье…
От ее крика зажглись окна в стоящих неподалеку домах.
Бил в лицо ветер, вывалился, раскрывшись, «дипломат»; с визгом затормозила случайная, припозднившаяся машина. Павла споткнулась, упала, обдирая ладони, вскочила опять; там, на перекрестке, успокоительно светилась желтым кабинка полицейского поста.
– Девушка?!
– Там…
– Что – там?
– Та-ам…
Ее отпоили какими-то каплями. Грузный, перепуганный лейтенант гладил ее по волосам, уговаривая, как ребенка; маленькая патрульная машина повторила ее путь за две минуты.
– Где? Милая, где?..
На фонарном столбе покачивалась, повинуясь прихотям ветра, огромная рваная тряпка.
На другой день она сделала над собой усилие – и все-таки пошла на работу.
Раздолбеж был доволен – передача про Ковича намечалась ударная; секретарша Лора долго разглядывала Павлин браслет, потом догадалась посмотреть в лицо – и сразу нахмурилась:
– Случилось что-то?
Павла отрицательно мотнула головой.
Больше всего на свете ей хотелось позвонить Тритану. Ей НУЖНО было позвонить Тритану – и тут только выяснилось, что своего телефона, ни рабочего, ни домашнего, он ей не оставил. Всегда звонил ей сам.
Она бегала по каким-то поручениям, добывала какие-то материалы, час просидела в библиотеке, разыскивая газетные статьи про известную супружескую пару, дрессирующую тигров; у нее все сильнее болела голова. И глаза саднили, будто засыпанные песком.
Вчера вечером полицейская машина довезла ее до самого дома; Стефана, перепуганная, выскочила из кровати. Перед этим грузный лейтенант полчаса качал головой, тщательно выспрашивая Павлу про ее имя, работу, здоровье и адрес; Павла молчала и только изредка выдавливала сквозь нервные слезы:
«Показалось»…
Позор был почти таким же сильным, как перед этим – страх.
Утром она шлепнула Митику; колотить племянника ей доводилось и раньше, потому напугали ее не Митикин оскорбленный рев, а реакция Стефаны. Вместо того, чтобы закипеть и взорваться, она безмолвно выпроводила ревущего сына за дверь и спросила, часто моргая ресницами: