– Павла, что с тобой?..
* * *
…Съемка велась в ночном режиме, и оттого мир на мониторе казался темно-красным; по красной улице шла, напевая, девушка в джинсах, шла и размахивала плоским портфелем. Самописец на маленьком рабочем экранчике вычерчивал ровные темно-зеленые зигзаги.
Человек в замшевой рубашке щелкнул по клавише, прогоняя картинку вперед; девушка зашагала быстрее, нелепо, как в старинной кинокомедии. Живее пополз график – все такой же, умиротворенно-однообразный, похожий на спинной гребень маленького ящера; человек в замше снова нажал на пуск.
Девушка на экране прошла еще несколько шагов, потом встала.
График вытянулся в ниточку. Прямую, как струна; прямо перед девушкой свисало с фонарного столба нечто, вернее, некто; наблюдатель видел только босые ноги, покачивающиеся в красном свете ночной съемки.
График мучительно, как живое существо, дернулся вверх. График метался, будто самописец желал вырваться из рамок экранчика, убежать от этого ужаса и начать свою собственную жизнь. График из зеленого сделался красным, осевая линия его переползла на три деления вверх.
Девушка на экране закричала и кинулась бежать. Камера скакнула, на мгновение выпустив ее из поля зрения, потом схватила со спины – как она несется, спотыкаясь, падая, а график бьется беспорядочно, будто обезумевший…
– Повторите этот эпизод.
– Хватит, – человек в замше говорил сквозь зубы. – Возьмете копию… показаний.
– Хорошее качество записи, прямо-таки без помех… У нее что, датчик на теле?
– Да.
– А-а-а… – в голосе собеседника скользнуло уважение. – Какой необычный пик, вы заметили? Мета-ритм…
– На сегодня все. Прошу прощения, но у меня еще полно работы.
– А-а-а, – снова повторил его собеседник. – Ну да, конечно… Техническую часть показаний я солью себе в машину, а, так сказать, художественная…
– Я заброшу вам дискету. Контрольку.
– А-а-а, – повторил собеседник в третий раз. – Прощайте, завидую высокому качеству вашей работы…
Человек в замше никак не отреагировал на комплимент; дверь кабинета беззвучно закрылась.
Тогда, сидя перед темным экраном, он устало опустил голову на сплетенные пальцы.
И просидел так почти час. И хорошо, что в это время никто не видел его лица.
(…Их было четверо.
Собственно, их могло быть и больше. Еще издали, завидев бетонную развалину и решая, как быть дальше, он знал, что эта встреча произойдет, однако рассчитывал, что здесь удастся договориться.
И вот теперь ясно, что нет, не удастся.
И эта толстая женщина в платке, стоящая в дверях с дротиком в руке. И этот безбровый, с выжженной солнцем лысиной, и этот молодчик с самострелом, наверное, сын, и еще громила с черной повязкой на шее, будто бы в трауре по назойливым чужакам, во все времена пытавшимся перейти здесь через рубеж, и по тем, кто еще попытается…