— Хорошо. Ты прав. Извини меня, Лайхалл… А как же ты?
— Как-нибудь…
* * *
— Морн, это Дорис. Постоянная. Она поселится в моем доме.
— Да. Так и будет. И если мое слово еще что-нибудь значит, тебе не придется защищать ее.
— А если…
— Если в деревне и найдется такая тварь, что захочет преступить мое слово, она вовремя вспомнит, что я — Сын Большой Твари.
* * *
…Многие в деревне смотрели на них косо, но особых неприятностей, благодаря Морну, не возникло. Мать Солли давно подозревала, к кому бегает ее сын, и приняла Дорис спокойно, хотя и подчеркнуто сдержанно. Дорис оказалась отличной хозяйкой; она тут же заставила недовольного Солли подлатать крышу и привести в порядок кладовку, да и готовила она ничуть не хуже матери Солли. Вскоре холодок в отношениях между женщинами пропал, они словно забыли — кто они, и Солли был очень рад этому.
На удивление мирно прошли и его объяснения с Вангой. Та даже подружилась с Дорис, и они вместе мастерили нехитрые самодельные украшения и без умолку болтали, посвящая друг друга во все интимные подробности Изменчивых и Девятикратных.
Солли просто глазам своим не верил, глядя на эту парочку, и идея многоженства уже не казалась ему такой отвратительной.
Но сон скоро кончился. Сначала из их деревни исчезли бесследно двое волков, потом одна из косуль и пардус. А еще через день в кустах нашли умирающего пардуса Орхасса, в человеческом обличье и со следами клыков на шее. Орхасс был страшно бледен, в сознание не приходил и дышал еле-еле. К ночи ему неожиданно полегчало — и Солли вспомнил слова Лайхалла Кворри.
И зовущий голос пропавшего Хинса.
Он отвел Морна в сторону и рассказал ему все. Тварец размышлял недолго. Он приказал привязать Орхасса к столбу посреди деревни и не спускать с него глаз.
Слова Тварьца вызвали всеобщее недоумение. Мать Орхасса чуть не бросилась на него, но наткнулась на ледяной, немигающий взгляд и, заплакав, отошла в сторону. Морн был непреклонен, и всю ночь он, Солли и еще трое Изменчивых просидели на площади у столба.
Порой им казалось, что очертания Орхасса начинают расплываться, словно он собирался сменить облик, но ничего не происходило. К тому же Орхасс все никак не умирал, хотя ему давно пора было испустить дух.
Но когда первые лучи солнца упали на деревню, существо у столба издало страшный — не человеческий и не звериный — вопль. И все увидели серое шелушащееся лицо, слезящиеся воспаленные глаза, скрюченные пальцы и вздернутую верхнюю губу. Это создание не было прежним Орхассом, оно не было ни зверем, ни человеком, и кожа его под солнечным светом шипела и обугливалась, открывая бурые язвы. Оно билось у столба, силясь разорвать веревки, но солнце поднималось все выше, и вскоре с тем, кто некогда носил имя Орхасс, было покончено.