Михал замолчал, упершись горячим лбом в оконное стекло, глядя, как внизу расходятся группами шляхтичи, живо жестикулируя и обсуждая насущные вопросы… Богуслав тоже молчал, подперев подбородок пальцами. В его глазах заблестели слезы. Михал обернулся на кузена и остолбенел — он явно не ожидал такой сентиментальности от своего вечно ироничного родственника. Богуслав тряхнул головой, кивнул:
— Впечатляет, Михал. Сильно, пан брат, очень сильно. Это мне следовало написать такой верш. Ты ведь никогда ранее не писал, в отличие от меня?
— Так. Не писал. И этот верш написал вовсе не я. Это Самуль, наш пан Кмитич, прислал из своего лесного отряда. Вот же чудак! О себе лишь две строчки начертал, а потом на целую страницу вот эту поэму, посвященную Ковалевскому, Хворостовскому и другим героям. Вечная им слава. Если бы не ты, Богусь, я бы тоже остался там, под Бялолукским лесом. Странно, не правда ли? Меня твое присутствие спасло, Со-бесского и Полубинского тоже, а вот Ковалевского погубило.
Богуслав хотел что-то сказать, но Михал положил ему на плечо руку, продолжая сам говорить:
— Я ведь в той трагедии нашей тяжелой кавалерии раньше винил в первую очередь Карла Густава, Фредерика Брандер-буржского и даже тебя. Но вот время прошло, и теперь мне кажется, что больше виноваты я сам и мой крестный. Сапега остался чистеньким, умело изобразив травму ноги. Кмитич… Он вообще не хотел во всем этом участвовать и ушел от Яна Казимира после того, явно в обиде и на меня.
— Ковалевского и остальных погубил не ты, и даже не я, а Ян Казимир, — глухо ответил Богуслав, опустив голову, — поляки смотрели, как гибнут литвинские гусары за Варшаву, а потом бросились бежать, оставляя свой город. Позор им и всему королевскому войску.
— Каюсь, — словно и не слышал кузена Михал, — я и на тебя зуб имел, думал, вот Богуслав, какого черта он делает в той армии шведов. Только сейчас я понимаю: ошибался и я не меньше. Ведь я считал, что чем быстрее выбросим из Польши Карла, тем быстрее поляки кинутся помогать нам выбрасывать из Литвы московитов.
— Точно так же рассуждал и я, — грустно улыбнулся Богуслав, — думал, чем быстрее шведы и немцы помогут разбить Яна Казимира, тем быстрее помогут выбросить из страны царских гуннов. Какой смысл был в том, что под Варшавой погибла большая часть всей элитной конницы Литвы? Какой смысл в том, что гибли и мои драгуны и гусары? Но я и сейчас так же думаю, как и тогда: неужели нашим католикам дороже престиж короля, чем собственная Спадчина? Ведь эти шестьсот молодых гусар могли запросто опрокинуть не один стрелецкий приказ под Слуцком, Менском или Оршей!