— Понимаю, — вздохнул Волохов.
— Согласно уставу…
— Если бы на войне все шло согласно уставу, лейтенант… Выводить людей надо. Выводить, иначе без толку ляжем…
— Дак тогда трибунал… — Лейтенант кивнул в сторону раненого.
— Перед судом, если придется, ответишь, лейтенант, то не страшно. На тебе сейчас ответственность за жизни солдат, а ты об чем думаешь? Выведешь батальон, мы еще немцу дадим прикурить.
— Не знаю, правда, не знаю, что делать, подумать надо… — Лейтенант прямо и открыто посмотрел в глаза Волохову.
— Думать некогда, командир, немцы утром ударят, там танки подтянулись, слышно было. Уходить надо немедля, нет у нас чем их остановить, нет гранат, нет патронов, нет ничего, кроме злости. Сдохнуть, конечно, можно, только тогда кто их бить будет? Отойдем, пока нас плотно не окружили, выйдем к своим, вооружимся и будем драться. Я, старый солдат, другого пути не вижу.
— А с этим как? — шепотом спросил лейтенант.
— Этого выносить, как и всех раненых.
— Дак он же знает, что приказа нет.
— Ольга?
— Я здесь.
— У тебя морфий еще есть?
— Осталось совсем немного.
— Уколи старлея, сейчас выносить будем, пусть спит, легче ему будет.
Медсестра вопросительно посмотрела на лейтенанта. Тот молча кивнул и вышел из блиндажа. Волохов встал было за ним, но лейтенант остановил его:
— Ждите здесь.
— Передайте всем командирам подразделений — немедленно прибыть ко мне, — услышал Волохов команду ротного.
Минут через десять в блиндаж набилось с десяток хмурых и заспанных мужиков в шинелях и ватниках. Командирами их назвать было трудно, и не потому, что знаков различий в петлицах было не разобрать. Растерянные и испуганные лица были у этих людей. Они скрывали страх, но он был в их глазах, потухших в ожидании очередного приказа. Никто не сомневался в том, что снова услышит слова о воинском долге, о верности партии и товарищу Сталину, о необходимости остановить и опрокинуть врага… все это уже было на протяжении нескольких дней и ночей. После высадки из эшелона, перед маршем, под проливным дождем они слушали полкового комиссара. Потом после первой бомбежки, похоронив убитых, стоя перед могилой, слушали замполита батальона. Они готовы были драться и дрались. Они выстояли на этом рубеже, выстояли, приняв на себя первые атаки немцев, остановили их и трижды ходили в атаку. Трижды за два последних дня. Они прятали глаза и молча ждали приказа. И они его услышали.
— Все?
— Вроде все.
— А где Иваненко?
— Тяжело ранен, я за него, сержант Рашидов.
— Ясно, значит, все.
Лейтенант встал, почти упираясь головой в блиндажный накат, оправил на себе гимнастерку.