— Это твой дом? — спросил я ее, когда она села рядом со мной, разглядывая меня своими холодными зелеными глазами.
— Это мой дом и мои гости. Я принимаю гостей каждый вечер, потому что не люблю быть одна.
— И Метуфера? — спросил я, желая узнать все, несмотря на боль, которую это могло причинить мне. Она слегка нахмурилась.
— Разве ты не знаешь, что Метуфер умер? Он умер, потому что злоупотреблял деньгами, которые фараон дал его отцу для постройки храма. Метуфер умер, и его отец уже больше не главный строитель царя. Разве ты не знал об этом?
— Если это правда, — ответил я, улыбаясь, — я готов поверить, что Амон наказал его, ибо он высмеивал имя Амона. — Я рассказал ей о том, как Метуфер и жрец плевали в лицо статуи Амона, чтобы вымыть его, и как они натирались священной мазью Амона.
Она улыбалась, но взгляд ее был холодным и отчужденным. Внезапно она сказала:
— Почему ты не пришел ко мне тогда, Синухе? Если бы ты меня искал, то нашел бы меня. Ты дурно поступил, не приходя ко мне и посещая других женщин, ведь на твоем пальце был мой перстень.
— Я был совсем еще мальчиком, и я боялся тебя, но в моих снах ты была моей сестрой, Нефернефер, и — смейся, если хочешь, — я никогда еще не знал ни одной женщины. Я ждал, что снова увижу тебя.
Она рассмеялась и жестом выразила недоверие.
— Ты, конечно, лжешь. В твоих глазах я должна выглядеть старой уродиной, и насмехаться надо мной и лгать мне — забава для тебя. — Ее глаза были теперь веселыми, как в прежние дни, и она казалась настолько моложе, что мое сердце переполнилось и заныло, когда я посмотрел на нее.
— Это правда, что я не прикасался ни к одной женщине, — сказал я, — но, может быть, неправда, что я ждал тебя. Позволь мне быть откровенным. Очень много женщин прошло передо мной, молодых и старых, хорошеньких и некрасивых, мудрых и глупых; но я смотрел на всех одинаково — глазами врача, и ни одна из них не взволновала моего сердца, хотя почему так было, не могу сказать, я сам не знаю.
— Наверное, когда ты был малышом, ты свалился с груженой повозки и приземлился верхом на оглобле, и вот с тех пор ты приуныл и полюбил одиночество, — и, смеясь, она слегка коснулась меня так, как не касалась еще никогда ни одна женщина. Отвечать было излишне, ибо она сама знала, что сказанное ею — неправда. Она быстро отдернула руку, прошептав:
— Выпьем вина вместе. Я все же могу насладиться с тобой, Синухе.