Мы подходим к бревну одновременно с ребятами. Гена Дергунов протягивает мне плоский сверток в газете. Ваня Цыганков смотрит в сторону. Коля Зимосадов — в землю.
— Это вам, — говорит Гена Дергунов.
Я разворачиваю газету. Легкая коричневая рамочка для фотографий ложится на ладонь. Она обклеена аккуратными квадратиками золотой соломы. Искусный узор золотится под солнцем. Это похоже на инкрустацию из перламутра.
— Мне? — говорю я и, наверное, глупо улыбаюсь при этом.
— Вам, — говорит Гена Дергунов. — Это вам на память. — И он краснеет.
— Вот так штука! — говорит Шулейкин.
Ваня Цыганков смотрит куда-то в сторону. Коля Зимосадов — в землю. Жара. У новой учительницы кривятся губы. И на ресничке дрожит зеленая слеза.
— До свидания, — говорит она. — Я пошла.
— А вот мои ученики! — кричу я ей вслед. — Уж вы их не обижайте…
Ваня Цыганков смеется.
Она уходит не обернувшись. Только шевелит рукой, словно отмахивается.
— Жаль, что не сфотографировались, — говорит Шулейкин.
— Давайте копать, — говорит Коля Зимосадов.
— В самую-то жару? — говорю я.
— Давайте, — говорит Шулейкин. — А то уснуть можно.
Мы роем последнюю яму. Вкапываем последний столб. Шулейкин работает в пиджаке. Он весь в поту.
— Да снимите же наконец пиджак!
— Ничего, — говорит он. — Это даже полезно.
Работа подходит к концу. Ребята копают молча. У меня спина болит и шея горит от пота. Ничего, ничего, сейчас — все… Зачем я ковыряюсь в этой земле?.. А вот затем и ковыряюсь… Зачем же?.. А вот затем… А у этой зеленая слеза на реснице висела… Ерунда… Все — люди, только петушатся иногда…
— Абношкина жаль, — шепотом говорит Шулейкин. — Они на него все навалились.
— Им бы только давай-давай, — громко говорит Коля Зимосадов.
— Тише, тише, — говорит Шулейкин.
— Да никого же нету, — улыбается Гена Дергунов.
Неладное с Абношкиным. Я видел его позавчера. Он еле поздоровался со мной.
— Как здоровье? — спросил я.
— А вот так, — прохрипел он и пошел прочь.
Неладное с ним что-то.
— Так ведь и затравить недолго, — говорю я.
— Тише, тише, — просит Шулейкин.
Кончим копать — пойду к Абношкину. Попрощаюсь. Хорошие слова какие-нибудь ему скажу.
— Все, — говорит Шулейкин и утаптывает землю у столба.
— А еще проведем дорогу, — говорит Ваня Цыганков. — Камнем выложим.
Мы идем к Серёне купаться. Мы спускаемся к ней гуськом. Серёна — ослепительно-зеленая. Она извивается. Она зарывается в прибрежные кусты, словно сама жары боится.
— А где же Михаил Андреевич? — говорю я.
Шулейкина нет.
— А он со всеми не купается, — говорит Ваня Цыганков. — Он один всегда. Вон там, за поворотом, его место.