— А она всегда была такой? — продолжаю я.
— Раньше с ней такое случалось только в состоянии большого стресса. Но сейчас… — Он обрывает фразу на полуслове.
— А лекарства она принимает?
— Этого, боюсь, я вам сказать не могу, ваше величество.
— Не хотите говорить?
— Просто не знаю. Есть вещи, которые она даже от меня скрывает. Могу только предположить, что она принимает ртуть.
Хоть в Шенбрунне я и вела уединенный образ жизни, я и то знаю, что ртуть применяется для лечения заболеваний типа сифилиса и триппера. Женщины принимают ее внутрь, мужчинам же, у которых симптомы обычно проявляются сильнее, ее вводят с помощью шприца в кончик пениса.
Что же она, подхватила венерическое заболевание?
— В прошлом месяце я видел у нее в будуаре эти пилюли, — поясняет он. — Но это было всего один раз, ни до, ни после я ничего подобного не замечал.
— Может, ей назначено какое-то другое лечение?
— Не знаю. Но в последнее время ее болезнь заметно усилилась. Если ваше величество не станет говорить императору, то я… я пойду к ней и сделаю так, чтобы она больше не издевалась над своими фрейлинами.
— Значит, она и раньше так делала? — Я не верю своим ушам.
— При мне — никогда. А вообще — да.
Я пристально вглядываюсь в него и пытаюсь понять, что его держит здесь после стольких лет. И словно прочтя мои мысли, Поль говорит:
— Я приду к ней, и она попросит почитать ей из Руссо, а потом мы станем говорить об идеалах Французской революции. А завтра будем читать Расина. Нельзя мне ее бросать, ваше величество. Она больна, а когда я с ней, ей легче. Спокойнее. Надежнее.
— И ее… выходки вас не задевают?
— Нет. Меня задевает ее черствость.
В Мальмезон, императрице
12 марта 1810 года
«Любовь моя, надеюсь, ты будешь довольна тем, как я обустроил Наварру. В этом ты увидишь новое доказательство того, что я хочу видеть тебя счастливой. Вступай в свои владения. Можешь отправиться туда 25 марта и провести там весь апрель.
Прощай, любимая.
Наполеон»
Жозефина — Наполеону
Наварра
10 апреля 1810 года
«Сир, сегодня утром я получила вашу приветственную записку. Познав всю сладость разделенной любви и все страдания любви, более не разделенной, — исчерпав все счастье, какое способна даровать высшая власть, и насладившись счастьем восторженного обладания любимым мужчиной, остается ли мне желать еще чего-либо кроме покоя? Какие еще меня могут тешить иллюзии? Все они исчезли вместе с необходимостью отказаться от вас. Итак, единственное, что меня еще привязывает к жизни, это мои чувства к вам, привязанность к моим детям, возможность еще творить добро, а главное — уверенность в том, что вы счастливы.