Поль подает мне руку, и мы вместе идем через монастырские поля.
— Новости есть? — спрашиваю я.
В лучах заходящего солнца его кожа приобрела бронзовый оттенок, а глаза потемнели.
— Никаких. Посыльные говорят, еще как минимум три дня ничего не будет.
— Три дня? — переспрашиваю я.
Это невозможно!
— И что будем делать?
— Ждать, — просто отвечает он. Но для меня это неприемлемо.
— Но кто-то же должен знать, что там происходит в Москве.
— Наверняка. И спешит в Тюильри с докладом императрице.
Я представляю себе, как Мария-Луиза сидит на троне Наполеона, восседает, как царица мира, на Госсовете, и у меня внутри начинает все гореть. Ни один человек так не предан Наполеону, как я. Как только я узнала, что он намерен сделать эту девчонку — и к тому же австриячку! — регентшей Франции, я собрала вещи и на другое же утро уехала. Пусть остальные родственники поступают, как считают нужным, но по крайней мере у одной из рода Бонапартов еще сохранилась гордость. Неужели он действительно воображал, что мы все станем сидеть и ждать, когда ее величество соизволит отдать распоряжения? Ведь он мог назначить меня!
Мы уже подошли к аббатству, и я перевожу дух.
— Устали? — спрашивает Поль.
— Немного.
Он оглядывается, и я догадываюсь, о чем он думает: от маяка до аббатства рукой подать.
Мы в доме.
— А давайте сядем у камина и почитаем?
Я вслед за ним вхожу в библиотеку. Здесь теплые пушистые ковры и потрескивает огонь. Я устраиваюсь на самом широком диване, а Поль садится на табурет и открывает пьесу «Цинна» на той странице, где мы остановились. Мой брат смотрел эту трагедию на сцене двенадцать раз, я сама — не менее шести. Это история милосердия и благодарности, мудрого правления и бдительности в отношении врагов. «Прощающий дает возможность оскорблять», — вот, по моему, величайшая строчка из этой пьесы Пьера Корнеля. Однако брат предпочитает другую:
«Но небо никогда убийства не простит,
Неблагодарным же оно жестоко мстит.
Какие бы питать ни смели мы стремленья,
Оно, воздвигнув трон, мстит за его паденье»[11].
Надеюсь, это еще не падение.
Сен-Клу
Октябрь 1812 года
Я смотрю на придворного в забрызганных грязью сапогах и мокром от дождя мундире и гадаю, прислал ли его ее брат или какой-то сердобольный генерал, обнаруживший этот серебряный медальон с ее портретом.
— Прошу меня извинить, месье, но я не могу ей этого передать.
Молодой человек бледнеет, но я действительно не в силах сообщить ей эту новость.
— Мне… — Он смотрит мне за спину в холл. — Я…
— Могу вас к ней проводить. Она в салоне.
Он идет за мной по освещенному свечами коридору, и наши шаги эхом отдаются от камня.