Я хмурюсь.
— Устроили проверку?
— Какая разница? — Он притягивает меня к себе. — Ты даже на военного министра произвела впечатление. Видела Двадцать девятый бюллетень?
Я недоумеваю.
— Вся Франция его видела.
Он понижает голос.
— И что говорят?
— Полумиллиона человек как не бывало, — отвечаю я. — И в Испании французы гибнут. Две войны, и все напрасно. Народ в отчаянии.
— А чего они ждут? — вскидывается он. — Царь на переговоры не идет. Ты хоть представляешь себе, как я сюда добирался? — Ответить он не дает. — На санях! От великого до смешного — один шаг!
Мне не нужно уточнять, чтó, по его мнению, можно было бы считать великим: конечно, победу любой ценой.
— Когда мы подошли к Москве, они сожгли город. Огонь бушевал до небес, как необъятное море. Можешь себе представить? Весь город в огне! Никогда не видел ничего более впечатляющего.
Я не знаю, что на это сказать.
— Ты разве не рада, что я живой?
Но полмиллиона человек остались лежать в чужой земле!
Наполеон встает с кровати. На нем халат и тапочки.
— Перед тем как ехать сюда, я был в Мальмезоне, — признается он. — И знаешь, что сказала Жозефина? Что я один стою миллиона жизней.
Значит, она так же безумна, как и ты, думаю я.
— Конечно, потери большие, — продолжает он. — Но они были счастливы умереть за Францию.
— Когда тонули в ледяных реках и звали своих жен?
Он поражен. Не думал, что я читала доклады и знаю правду.
— Эта страна уже потеряла полмиллиона жизней в Революцию, — говорю я. — А теперь столько же народа погибло в восточной кампании. Франция погружается во тьму. Никто не верит, что когда-нибудь станет лучше.
— Значит, мы покажем им, что это лишь временная неудача. — Он направляется к двери. — Завтра состоится бал по случаю победы. И после этого праздники каждый вечер — до самого Нового года.
Он закрывает дверь, а я чувствую, как подкатывает тошнота. Я бросаюсь к умывальнику, за мной бежит Зиги и скулит, напуганный издаваемыми мной звуками: меня выворачивает наизнанку.
— Ваше величество! — раздается от дверей голос Гортензии. Потом я вижу ее отражение в зеркале и морщусь. — Что случилось? — встревожена она. Я пытаюсь опять вызвать рвоту, но ничего не выходит. Гортензия сзади придерживает мои волосы. — Присядьте.
Она ведет меня к кушетке, но меня бьет такая дрожь, что оставаться на месте не удается. Гортензия достает из комода шаль и укутывает меня.
— Что-то случилось, — не сомневается она. — Что он сказал?
— Завтра мы празднуем победу, — шепчу я. — И послезавтра. И так, пока не наступит январь.
Она всплескивает руками.
— Не может быть!