— Конечно!
— Единственная из всех братьев и сестер!
— Тогда они недостойны называться Бонапартами, — говорю я.
Брат ведет меня к императорской карете, и мы движемся по узким улочкам в составе длинной процессии экипажей и повозок.
— Ну, рассказывай новости, — просит Наполеон.
Но сейчас не время. Как мне сказать ему, что наш новый государь произвел Гортензию в герцогини Сан-Лё, а ее брат Евгений перевез семью в Мюнхен? И слышал ли он, что его жена увезла их сына назад в Австрию? А Жозефина…
Мама возмущается:
— Представляешь, они на этом острове нам ничего не рассказывают!
Я выглядываю в окно кареты и вижу дворец Мулини, примостившийся на скале. Повозки останавливаются, и Наполеон подает руку сначала матери, а потом мне.
— Добро пожаловать в Palazzina dei Mulini, — провозглашает он, и в его голосе я улавливаю сарказм.
Дворец Мулини — это двухэтажная вилла с видом на море. Из сада видна вся гавань и все семь кораблей, составляющих здешний флот.
— Вон там — пьяцца Кавур, — показывает Наполеон, — и пьяцца делла Република. Крепость на этом острове заложили Медичи, — рассказывает он. — Этим стенам почти четыреста лет. Алонсо покажет тебе твои апартаменты, — говорит он мне. — А в семь часов сегодня у нас бал!
Следом за молодым камергером я иду по старинной вилле.
— И сколько лет этому Мулини?
— Почти сто! — горделиво отвечает он. — Построен для Медичи в 1724 году.
У меня в Нейи древнеегипетские изразцы в лучшем состоянии. Я вспоминаю свой прекрасный парижский дом, который теперь принадлежит нашему новому монарху — королю Людовику Восемнадцатому. Воображаю, как он наслаждается дворцовым зимним садом, гуляет по залам, и мне делается дурно. Но я приехала на Эльбу, чтобы стать лучом света. Впадать в отчаяние недопустимо.
— Эти покои — для ее высочества, — объявляет Алонсо. — Ваши вещи доставят, когда…
— Мне они нужны сейчас!
Он мнется.
— Ваше высочество?
— Император приказал мне переодеться, и я должна сделать это немедленно.
— К-к-конечно, — бормочет молодой человек. И моментально исчезает.
Я иду к окну и смотрю на безмятежное Тирренское море.
— Так чтó ты мне не захотела там рассказывать?
Я вздрагиваю.
— Наполеон!
Он, как всегда — молча, проходит в комнату и усаживается на кожаную кушетку. Для такой развалюхи-виллы меблировка здесь вполне приличная. А это уже кое-что. Я открываю окно, чтобы впустить морской бриз, а сама думаю, в какой форме ему все преподнести.
— Если что-то ужасное — выкладывай сразу. Я гадать не люблю.
Я сажусь на другой конец кушетки и киваю.
— Тогда тебе следует знать, что Жозефины больше нет.