— Не титул красит человека, — отвечаю я, — а человек — титул. — Это цитата из Макиавелли.
Он замирает, обдумывая, как это применимо к нему, и понимает, о чем я. По сути, что такого великого в его императорском титуле? Но поскольку народ убежден в обратном, то будет гнуть спину на строительстве, ремонте, обустройстве. Парижане будут жить рабами своей новой императрицы, пока в их глазах блеск ее короны не померкнет. Это случилось двадцать лет назад, и нет причин думать, что не случится опять.
— Правительство народа лучше правительства князей, — отвечает он мне цитатой на цитату. — Ты в это веришь?
— Я еще слишком молод и неопытен, ваше величество, чтобы судить об этом. Но в свободу я верю.
Он ухмыляется.
— Ну, разумеется. В свободу для народа Гаити и остальных колоний.
— Да, — нахально отвечаю я. — И только по счастливой случайности ваша мама не родилась рабыней на Мартинике.
Между нами повисает молчание, и под его пристальным взглядом я весь напрягаюсь.
— Когда-то я считал, что генерал Туссен Лувертюр — самая большая угроза для Гаити, — говорит он. — Но возможно, я ошибался.
Он продолжает следить за мной, а я гадаю, что сделали с Лувертюром французы, когда захватили. Потом Наполеон неожиданно смеется.
— На Мартинике? — повторяет он и хлопает меня по спине. — Ты, Поль, никогда не успокоишься, да?
— Ваше величество?
— Ты действительно полагаешь, что когда-нибудь я поменяю убеждения? Но можешь мне поверить, — уже серьезно продолжает он, — сколько будут существовать люди на земле, столько их будут порабощать другие.
— Тот факт, что рабство существует, еще не означает, что это правильно. — Я твержу свое, но он в хорошем настроении, ведь впереди у него свадьба. Когда, как не сейчас, предлагать ему иное мнение и дискутировать?
Он недолго взвешивает мой аргумент и пожимает плечами.
— Поль, так устроен мир. Будь доволен, что твой остров свободен — пока. — Он переводит мое внимание на последний из деревянных сундуков, давая понять, что дискуссия окончена. — Для Жозефины, — поясняет он. Внутри — дорогой фарфоровый сервиз. Севрского фарфора. — Как думаешь, она оценит?
Мне хочется ответить, что обручальное кольцо оценила бы больше, но любой король не так толерантен к правде, как простой человек.
— Да. Она сможет устраивать роскошные приемы.
Он бросает взгляд на письмо на столе Меневаля. Имя адресата я прочесть не могу, но дату вижу. 17 июля 1796 года.
— Представляешь, она их все сохранила!
— Кто, ваше величество?
— Жозефина. Это письмо она вернула мне вчера. Когда-то я сходил от нее с ума. — Он берет в руки письмо, и, хотя прошло тринадцать лет, чернила на нем еще не поблекли. Император протягивает его мне и тихо говорит: — Сам взгляни.