— Я постараюсь, Адам. Я буду очень стараться!
Перед замком Гагенау нас ждет кортеж из пятнадцати экипажей, готовый тронуться в путь во Францию. Лошади уже полны нетерпения, они негромко ржут и бьют копытами, но француженки не обращают на них никакого внимания. Они изо всех сил пытаются согреться. Я подхожу в своем новом муслиновом наряде, столь же не подходящем к зимней погоде, как и у них.
— Как они собираются тащить тебя через Мюнхен и Страсбург в таком одеянии? — недоумевает Адам и проводит рукой по легкой ткани моей накидки. Это замечает Каролина и поджимает губы. Несколько француженок прыскают, прикрывшись ручкой.
— До свидания, Адам, — прощаюсь я по-немецки, изображая достоинство и силу, каких у меня нет и в помине. Мне хочется навечно запечатлеть в памяти его облик.
Адам отвешивает церемонный поклон.
— Мы еще увидимся, моя милая, — прощается он по-немецки.
На фоне группы французских придворных он один похож на настоящего мужчину. Он выше и шире в плечах любого из них, руки у него сильнее, а грудь — шире. И у него на руках крохотная собачка. Зиги.
Я забираюсь в карету, в которой поеду вместе с королевой Каролиной и ее фрейлиной Колетт, потом отодвигаю занавеску и долго-долго смотрю на Адама и Зиги.
— Ну хватит! — рявкает Каролина, занимая свое место. Через окно она кричит кучеру: — Трогай! — даже не дав Колетт как следует устроиться.
— А как же Поль? — восклицает Колетт.
— Он едет следом.
Тишину разрывает щелчок хлыста, и я в последний раз вдыхаю воздух Австрии; дым сосновых дров из труб, когда в далеком поместье готовится печеночный паштет. Я все смотрю и смотрю из окна, пока Адам с Зиги не скрываются на горизонте.
— Ну, ладно, не так все и ужасно, — говорит Каролина, обращаясь к Колетт. Фрейлина почти мне ровесница, а внешне намного симпатичнее других. — Хоть постели нормальные были.
Колетт подавляет зевок.
— Долго нам ехать?
— До Мюнхена-то? — смеется Каролина. — Выспаться успеешь.
Колетт закатывает глаза. Кто-то убрал ее золотистые волосы в высокий пучок, открыв во всей красе крупные серьги с жемчугом. И хотя у нас с ней одинаково светлая кожа, в таком открытом платье я была бы бледна как смерть. Ей же следовало бы непрестанно заливаться стыдливым румянцем.
Обе женщины засыпают. Никто не удосуживается предложить мне подушечку или хотя бы одно из четырех одеял, которыми укуталась Колетт. Я для них как посылка, которую надлежит забрать и доставить в Компьень.
Чтобы не думать о том, что я оставила позади, я смотрю в окно на проплывающие мимо деревушки. Какая она, Франция?