— Вы, наверное, думали, нам будет неловко общаться, — начинает она.
Я смущенно ерзаю в мягком кресле. Это как раз то, о чем я размышляю, мои мысли в очередной раз прочитали.
— Надеюсь, вы знаете, что я на вас зла не держу. В том, что случилось с моей матерью, виновата она сама. — Видя мое изумление, Гортензия поспешно добавляет: — Выходя за Наполеона, мама знала, что не может больше иметь детей. Когда она во время революции сидела в тюрьме, с ней кое-что произошло. Нечто ужасное.
— Мне жаль, — шепчу я. — Я не знала.
Она кивает.
— Она все равно вышла за него замуж, а когда он провозгласил себя императором, поклялась, что родит ему наследника.
— А когда этого не случилось?..
— Попросила ребенка у меня.
Я откидываюсь назад.
— Она забрала у вас сына?
Гортензия пожимает плечами, словно в этом нет ничего особенного.
— Хотела забрать. Но я настояла на том, чтобы сын воспитывался у меня в Голландии. Мы с ней жутко ругались, — признается она.
— Но ваша взяла.
— Потому что меня поддержал император. Она была в отчаянии. Вы должны понять: моя мать очень сильно любит Наполеона.
При свете утра мы изучаем друг друга. Что за женщина Жозефина? Интриганка или бездумная идиотка, готовая пожертвовать счастьем дочери в угоду мужу-тирану?
Входит прислуга с чаем, и я жду, пока она наполнит нам чашки и уйдет, прежде чем продолжить разговор.
— А вы по своей воле вышли за Луи? — спрашиваю я. Пытаюсь представить себе, каково это — быть женой Луи Бонапарта. Даже мы в Австрии наслышаны о его необузданном нраве, и я рада, что он редко появляется во Франции.
Гортензия держит в руках чашку и не смотрит на меня. Похоже, я допустила излишнюю прямолинейность. Она ведь мне ничем не обязана. Я уже собираюсь извиниться, но она произносит:
— Нет, мне не хотелось иметь с Луи ничего общего. Но, ваше величество, при дворе это ни для кого не секрет. — Она поднимает взор, вид у нее какой-то затравленный. — Это была инициатива моей матери. Она захотела этого брака ради наследника. Так говорят. — Гортензия на мгновение закрывает глаза рукой, и я понимаю, что она думает о старшем сыне, умершем от крупа в четырехлетнем возрасте. — Моя мать — неплохой человек, — уверяет она. — Вы не знаете, каково это — жить в этом дворце. Я хочу сказать — пока не знаете. Но я… Я не должна вам всего этого говорить. Давайте лучше я займусь сборами.
Она порывисто поднимается, но я беру ее за руку.
— Нет, прошу вас. Мне надо это знать. Раз уж мне предстоит быть императрицей, я должна понимать, как устроена жизнь во Франции.
Гортензия опять садится, а я вкладываю чашку ей в руку.