Она быстро утирает слезы.
— Император не одобряет проявления чувств. Такие уж они, мужчины.
Я думаю об отце, который слег от горя, когда умерла мама, об Адаме, который был сам не свой, когда Фердинанд сломал руку, упав с подаренной им лошади, и понимаю, что это не так. Но с Гортензией я не спорю.
— А другие ваши сыновья?
— Они в Голландии, — отвечает она. — С отцом.
Она так расстроена этим разговором, что я не расспрашиваю, как это вышло. Вместо того я решительно заявляю:
— Надо заняться чем-то приятным.
— Хотите, прежде чем укладывать вещи, прогуляемся по Фонтенбло? — предлагает Гортензия.
Я улыбаюсь.
— А давайте!
Итак, мы вдвоем обходим залы дворца, и при виде нас у придворных лезут на лоб глаза: дочь Жозефины с девятнадцатилетней новой императрицей Франции.
— Вам не кажется, что на нас все пялятся? — шепчу я.
Она хмыкает.
— Это уж как пить дать, ваше величество.
Мы останавливаемся во всех основных помещениях, и Гортензия рассказывает мне историю каждого из блещущих золотом залов дворца. Здесь есть комната, где Полина совратила своего последнего любовника. А вот — передняя Людовика Четырнадцатого, в которой за тяжелыми портьерами пряталась его фаворитка, когда неожиданно нагрянула королева.
— А в этом дворце хоть один человек обходится без супружеских измен? — спрашиваю я.
Гортензия прислоняется к колонне и задумывается.
— Супруги Готье, — с серьезным выражением отвечает она наконец. — Они познакомились еще детьми и до сих пор влюблены друг в друга.
Я изумленно взираю на нее, и, сообразив, как прозвучал ее ответ, Гортензия краснеет.
— Но это правда! — отвечает она.
— А верность ради собственных детей? Такое понятие здесь отсутствует?
Она с любопытством смотрит на меня, видно, что ее тянет поговорить.
— Ну же, говори! — требую я, поскольку кроме нас двоих тут никого нет.
— А вы будете хранить верность Наполеону? — спрашивает она.
Я думаю об Адаме, и в глазах начинает щипать. Но почему она спрашивает? Я внимательно смотрю на нее, и она вдруг вздыхает.
— Я никогда не стану для него шпионить. Ни за что! — Я молчу, и Гортензия продолжает: — Честное слово, ваше величество, это был невинный вопрос. Когда Наполеон впервые сообщил мне о вашем приезде, я меньше всего думала о том, чтобы стать вашей статс-дамой. Мне это было нужно, как…
— То есть — совсем не нужно, — подсказываю я.
Мы смотрим друг на друга, и я ей верю.
— Понимаете, мы с вами в схожем положении, — тихо произносит она. — Мы обе живем по прихоти императора.
Дальше мы идем через обшитый деревом танцевальный зал, и я размышляю над ее вопросом.