— Государственного ума человек, Аверка, кумекай…
— И то кумекаю, Кирилла Егорыч, — почёсывая космы, важно ответил Аверка.
— То-то! Столишный человек. Понимать надо-о, — поднял вверх указательный палец канцелярист.
Служивые люди илимской канцелярии ещё долго толковали о Радищеве.
5
Наконец прибыл губернаторский курьер с почтой, с посылками и рессорной коляской, привезённой на широких санях.
С почтой было несколько писем от Воронцова, от родителей, доставленных в Иркутск ещё Лаксманом, возвратившимся из столицы вскоре после выезда Александра Николаевича в Илимск.
С письмами и посылками словно ворвался новый мир в дом илимского невольника. Первыми были прочтены письма отца. Он извещал, что на родине всё благополучно, старшие его внучата — сыновья Александра Николаевича — успешно учатся, что о них проявляет родительскую заботу граф Александр Романович…
Письма Воронцова были полны всевозможных вопросов. Графа интересовало описание страны, по которой проезжал Радищев; каков собою город Иркутск, чем он примечателен и отменен от других сибирских городов: оживит ли открывающаяся торговля на Кяхте Илимск — заштатный город, славившийся своей торговлей мехами? Словом то были письма, в которых мало было заметно, что корреспонденты — это два различных человека, находящиеся на крайних ступенях своего общественного положения: один — придворный сановник и президент коммерц-коллегии, ведающий торговыми делами России, другой — опальный писатель, сосланный в Илимск. Переписка между ними сохраняла ещё прежние официальные и деловые отношения, неожиданно прерванные стечением обстоятельств. Граф Воронцов словно не мог смириться с их прекращением и втягивал Радищева в деятельность коммерц-коллегии, как если бы он попрежнему находился у него на службе. Президент знал, как полезен был этот широко образованный человек отечеству, и не мог допустить того, чтобы Радищев не занимался торговлей и экономикой государства.
Сквозь официальные фразы в их переписке сквозило глубокое человеческое чувство, пронизанное обоюдной любовью и уважением друг друга. Это искреннее чувство дружбы не в силах были разорвать никакие внешние причины и обстоятельства. И их письма чаще всего были заполнены задушевными разговорами, помыслами, внешне прикрываемые деловыми вопросами.
Александр Николаевич читал в письмах графа Воронцова многое между строк и писал ему ответы с таким же расчётом, чтобы и тот понял многое из ненаписанного, но глубоко и хорошо знакомое им обоим.
Граф Воронцов вновь призывал Радищева к терпению и покорности, уверяя, что чистосердечное и решительное раскаяние могло бы содействовать смягчению его теперешнего положения. Александр Николаевич не осуждал за это Воронцова. Он понимал, что граф по-другому и не может поступить. Благодарный ему за значительное облегчение своей участи, материальную и духовную поддержку, он знал, что Александр Романович не разделяет его взглядов. Дружба их ещё не означала единства убеждений. Воронцов не терял надежды облагоразумить своего несчастного друга, Радищев, ценя дружеское искреннее отношение к себе, принимая его, твёрдо стоял на своём, однажды избранном пути.