— В святой праздник не делал бы сего, — строго заметила она.
— Каюсь, не утерпел, — признался он.
Александр Николаевич подошёл ближе к Рубановской и, улыбаясь, поздравил:
— Христос воскресе, дорогая моя! — и крепко, страстно поцеловал в губы подругу. Рубановская чуть обиженно сказала:
— Так не целуются в христово воскресенье…
— Целуются ещё крепче, когда пасха не в церкви, а на сердце человека.
В этот первый пасхальный день в доме Радищева всем было легко, все чувствовали большой праздник.
С утра у церкви было особенно оживлённо. В воздухе разносился жиденький благовест колоколов. Степан с Настасьей ушли к заутрени с куличами и крашеными яйцами. Елизавета Васильевна, чувствуя, что ей будет тяжело простоять всю службу, не пошла в церковь. Радищев после удачного выстрела и подстреленной тетёрки решил прогуляться по улице, понаблюдать за илимцами. Только что кончилась обедня, а возле винного погребка Прейна уже буянили и шумели подвыпившие звероловы и охотники, приехавшие с семьями в церковь из отдалённых деревушек по Илиму.
Александр Николаевич, проходя мимо погребка, сдержал шаг, прислушался к разговору. Громче всех буянил незнакомый ему высокий суровый старик в рваном армяке. Должно быть жил он не богато. Старик, с благообразным лицом, походил на угодника. Он уже изрядно выпил на последние деньги и бранился, всячески понося киренского исправника и заседателя.
— Одной верёвкой связаны, — говорил он сидевшему на скамейке мужику с рыжеватой бородкой, в армяке, поновее стариковского. — Собаки, волки, а не люди. Христовой души у них нету вон ни на столечко…
Старик вытянул руку и показал мизинец.
— Грабят нашего брата почём зря…
— Грабят, — поддакнул вяло мужик, — оштрафовали тебя небось?
— Оштрафовали. А за что? За какую-такую провинку, спрашиваю. Говорят: «У святого причастия не был». Я говорю: «Не до бога было». «Бусурманин что ли ты?», спрашивают. Православный, отвечаю, вот крест на шее имею…
Старик распахнул рваный армяк, полез за рубаху, вытащил медный крест, болтавшийся на загрязнившемся гайтане.
— Во-о! Тоже пятак платил, даром-то его никто не дал мне…
— Ну-у? — спросил вдруг мужик.
— Ну-у? Что ну-у? А-а, — вспомнив о чём говорил, старик продолжал:
— «Раз так, говорят, к попу ходить надо. Понял?» «Понял», говорю. «Рублёвку плати», говорят.
— Рублёвку? — переспросил мужик.
— Ей бог, не вру, — старик размашисто перекрестился.
— Здорово тебе приписали, должно по злобе, — сказал мужик, — с меня полтину взяли…
— Неужто? — вскрикнул старик, — вот окаянные, разорили. Всё исправниково и попово дело. Поборы учиняют с народа, поборы, — взревел старик протрезвев.