На некоторое время общий разговор прервался. Каждый вполголоса переговаривался с соседом, хотя взоры всех поминутно устремлялись на гостя. Затем подал голос старик Хай. Ему уже за шестьдесят, но выглядит он хоть куда: почти без седин, стройный, румяный, больше пятидесяти и не дашь, совсем под стать своей тридцатилетней жене. Из всех жителей деревни он был единственным, кто в юности сдал конкурсные экзамены по старой системе, получил звание бакалавра и тем славился. Односельчане величали его не иначе как «бакалавр Хай». Мало-помалу, однако, эта слава поблекла, Хай вернулся к своему саду и занялся обычным крестьянским трудом. Но привычка смотреть на других свысока у него сохранилась. Сегодня, пожалуй, он первый раз держался более или менее скромно. На землю, как другие, правда, не сел, но воспользоваться стулом тоже не решился, а вместо того прислонился спиной к стволу дерева.
— Как твой односельчанин, Дак, — несколько витиевато начал старик, — я позволяю себе обращаться на «ты». У меня есть к тебе вопрос, правильнее сказать, мне хотелось бы понять тебя…
Все разом повернули головы и посмотрели на старика, удивляясь, с чего это тот заговорил словно завзятый газетный репортер.
— Я очень жалею, что не знал тебя прежде, — продолжал Хай, — я жил в Сайгоне, но иногда приезжал в деревню навестить близких и часто проходил мимо твоего дома. Я даже не подозревал, что у Шау Хока есть сын — участник освободительной борьбы. Только сегодня узнал, что ты ушел на войну еще совсем, совсем молодым. Скажи, что двигало тобой? О чем ты думал, когда не колеблясь шагнул вперед, навстречу опасностям и лишениям?
Вопрос старого бакалавра попал, как говорится, в самую точку. Даже те, кто не задумывались над этим, почувствовали живой интерес. А больше всех был взволнован Шау Хок, отец полковника.
Шау Хок хорошо помнил, что в тот день, тридцать лет назад, он встал, как обычно, на заре. Когда настало время сыну уходить в школу, а сын все не просыпался, он окликнул его, но ответа не получил и, сердито войдя в комнату, сдернул с Дака одеяло. Велико же оказалось его изумление, когда вместо мальчика он увидел на кровати свернутые в рулон циновки!
— Дак ушел в армию, отец! — раздался позади голос до этого молчавшей дочери.
— Почему же он ничего мне не сказал?
— Боялся, что ты не отпустишь. Велел мне подождать, пока он будет уже далеко, и только тогда рассказать.
— И давно ушел?
— Вчера утром.
— С собой взял что-нибудь?
— Только смену одежды и кусок материи вместо плаща, да еще я дала ему несколько донгов.